— Я займусь лежанками, столом, вход переделаю. Хитрее можно смастерить, — словоохотливо продолжал высказывать свои соображения старик. — Дров много потребуется, сушить надо келью нашу. Во всем поспешать надо, Степа. Падут снега — голову не высунешь, охотники везде пойдут шнырять. Прямком до Крутояр тут рукой подать.
Это было сказано для Степана, сам же Дементий Сволин думал про себя: «Какие теперь охотники, когда все мужики на войне».
С обещанным грузом Кустов прибыл через неделю после посещения его Степаном, как и было обговорено с ним. Вдобавок ко всему он привез новенькое двуствольное ружье и шестнадцать начиненных патронов. Расчет получил с задатком и сразу смягчился душой, заюлил языком своим, засверкал масляными глазами. Принимая «рыжики», засмущался, как девица при посещении сватов. И топоры, и лопаты, и обещанную одежонку, и съестные припасы — всего привез лесник Кустов с избытком, всего расстарался в срок. Шубы и валенки еще обещал раздобыть до первого снега, и иконку.
Отремонтированная стариком печь с первой пробной топки произвела хорошее впечатление на скрытников. Теперь Сволин-старший интенсивно топил ее по вечерам, чтобы хорошенько просушить убежище, изжить стойко державшийся в нем запах гнили.
Дружно, не покладая рук своих, работали отец и сын. Вдвоем они удивительно скоро наготовили дров из сухостоя и до отказа заполнили ими большой отсек подземелья. Старик скоро понял, что запасов дров у него до весны не хватит, настоял на сооружении у входа бревенчатого навеса. Хлопоты с навесом заняли более двух недель — кряжи заготавливали на отшибе леса. Зато получился навес что надо: на четырех толстенных пихтовых столбах распластался он, нависнув над входом. Сложнее оказалось маскировать навес. Но не тот воробей Сволин-старик, чтобы его обвели на мякине. Все предусмотрел, ко всему прикоснулся — для себя строил, надолго.
По окончании работы старик долго восторгался, расхваливал свой ум, и не напрасно: было естественное продолжение горы над родником, а вход не было видно ни при какой погоде.
Под навесом, в противоположном от убежища косогоре, они вкопали небольшую, но довольно жаркую и оттого уютную баню. Степан принес с поля железную бочку, и она заменила печь. Земляная баня стойко держала жар и была почти безугарной.
Все шло своим чередом, как и предвидел Дементий Сволин. Но…
Когда все хлопоты, связанные с зимовьем, были закончены, старик стал надоедливо молить бога скорее скрыть под снегом следы человеческого пребывания за Кузяшкиным болотом. Но снега все не было и не было. Крепкие заморозки держались на земле почти весь декабрь. Кузяшкино болото, непроходимое летом, накрепко сковали морозы. Земля на нем гудела и трескалась, как в великое засушье. Такое непредвиденное обстоятельство сильнее всего вынуждало старика беспокоиться. Только что схлынувшие было тревоги вновь наводнили все его существо, лишили сна и аппетита. По нескольку раз в день он выбирался из норы, отходил подальше и придирчиво рассматривал свое логово, но придраться было не к чему.
И стол, и лежанки, и камни, и даже ковры из лык, которыми были покрыты полы в убежище, все смастерил старик по своему усмотрению, и теперь был доволен своей хозяйской расторопностью. Но… не было снега.
Степан же все эти дни отлеживался с закинутыми за голову руками, то ли думал о чем-то упущенном и важном, то ли тосковал по настоящей жизни. Поднимался с лежанки он лишь тогда, когда отец предлагал поесть. И каждый раз странно и дико хохотал он, когда отец осенялся крестом и клал низкие поклоны распятому Христу, утвердившемуся в правом верхнем углу каморки. И — радовался, когда отец не на шутку сердился на него за дикий смех.
Наконец, уснула земля под белым, безукоризненно чистым пологом зимы. Мертвая белизна надежным слоем покрыла Кузяшкино строптивое болото, скрыла звериные тропы в чащобах, а вместе с ними и беспокойство Дементия Максимовича Сволина.
Покойно и не тесно, как будто бы двум родным людям в одной берлоге, отгородившей стеной большую жизнь. Жизнь с беспокойствами и утратами, с радостями и ожиданиями.
От природы Сволин был мужичонкой хлопотливым и скаредным. За всю свою жизнь не помнил он случая, чтобы день-два просидел без дела, предвещавшего ему хоть малую наживу или чью-то похвалу, не помнил он случая, чтобы кто-то когда-то обсчитал его по забывчивости или халатности своей. Все свободное время умел он переделывать на деньги, умел и прикидываться неимущим, хотя за душой держал нескудеющий капитал.
Вот и теперь, когда отец и сын погрузились в долгую зимнюю «спячку», старик не сидел сложа руки: штопал одежонку, чинил обувь, из заготовленных лык плел пестери, бродни, лапти и ковры. То принимался вытесывать топорища, долбить корытца или гнуть коромысла. И все сожалел, что не договорился с Кустовым насчет сбыта своих поделок.
Степан же отлеживался, погрузившись в долгие беспросветные думы. Иногда он часами наблюдал за хлопотами отца, расспрашивал его о том, о сем. Сам же рассказывать не любил. Еще в первые дни своей «спячки» старик выстругал из осины дощечку, прикрепил ее к стене и велел сыну засечками вести счет прожитым в подземелье дням, чтобы не просидеть во мраке праздники Христовы. Это поручение отца Степан выполнял аккуратно, с интересом. Его молчание первое время не раздражало отца, и, казалось, он свыкся с ним. Но вот как-то за едой старик спросил:
— Не о Клашке ли тяготеешь в думах своих?
Степан ответил не сразу и не совсем определенно:
— По жизни тужу.
ebooksa