— Вот-вот! Ловок и был. Хочешь жить — умей вертеться. И все-таки, как там не толкуй, а шибко воинственный был я человек! Туго иногда приходилось, а тягу из-под огня, как ты, не дал. И кавалеристы мои были все, как на подбор, орлы. Где сила не брала, там нахрапом брали. И все же одолели нас красные, прижали к манжурской границе. Вот тогда-то и задумался я над своей головой. «Рыжиками» только и откупился. Да ведь не все же и шашкой махать, корни в жизнь пускать надо было. У красных я не шашкой, а черпаком махал на батальонной кухне.
Степана словно оса ужалила, взбрыкнулся и кулаком об стол грохнул.
— Досадно!
— Чего тебе досадовать?
— А то досадно, — разъяснил Степан, — что не дано детям родителей своих выбирать. Обошел бы тебя такого за тыщу верст.
Старик блеснул глазами.
— Мне-то почем тоже было знать, что ты таким богохульником вырастешь? Знатьё, так растоптать бы сразу, как на свет божий вылупился. Живешь: ни богу свечка, ни черту кочерга. К грамоте тянешься, а того не понимаешь: с грамотой антихристы да жиды живут. Оттого они противу веры господней идут и на смуты народы подбивают. Правда чистая в библии-то сказана: «Счастье тем, у кого сыновья не добиваются грамоты, они будут своих стариков до самой смерти кормить».
Степан разоткровенничался:
— Ежели власти простят мою вину, много учиться стану. Через ученье в люди пойду. Вся сила человека — в ученье.
Отец застучал кулаком по столу.
— Грамотей… Небось, потом отцу руки не подашь? Поетом станешь, как Пушкин. Ха-ха! Не баламуть, Степка! Другое на роду твоем написано: родился волком — волком и подохнешь.
— Знаю, — уклончиво согласился Степан. — Мне до людей теперь, как до неба. Да и ссориться с тобой — пустое. В библии сказано на этот счет: «Не ссорься с человеком сильным, чтобы когда-нибудь не впасть в его руки». И еще библия толкует так: «Человек, любящий мудрость, радует отца своего»: Чего ж ты не радуешься?
Старик помолчал, попыхтел. С ответом нашелся не сразу:
— Тут о мудрости библейской говорится, а не о нашей, земной. Понимать надо!
Он взвесил и «за» и «против», и вывод им был сделан вполне утешительный: библия Степану пошла впрок. От такой догадки он сразу подобрел и, важно поглаживая бороду, сам стал читать вслух древние наставления: «…Исследуйте себя внимательно, обследуйте народ необузданный. Близок великий день господа, и близок и очень поспешает: уже слышен голос дня господня; горько возопиет тогда и самый храбрый. День гнева — день сей, день скорби и тесноты, день опустошения и разорения, день тьмы и мрака, день облака и мглы. День трубы и бранного крика против укрепленных городов и высоких башен. Господь бог твой среди тебя, он силен спасти тебя…»
Старик наделал закладок в библии, и теперь постоянно читал вслух то одну, то другую цитату из Ветхого завета. Особенно он предпочитал повторять те, в которых шла речь о безграничной власти родителя по отношению к своему наследнику. Голос его в этих случаях креп. Он перечитывал цитаты и находил в них новый смысл, ранее незамеченный, черпал в них познания, так необходимые в его положении: «Наказывай сына твоего, и он даст тебе покой и доставит радость душе твоей». «Розга и обличение дают мудрость». «Наказывай сына своего и не возмущайся криком его».
После глубокомысленной работы с цитатами старик надолго погружался в блаженный покой. Внимал ли его чтению сын, он не мог знать, но, тем не менее, был благодарен ему за молчание. А Степан догадывался, что отец в эти минуты мысленно беседует с отцами древней церкви и ему теперь не до разговоров с ним. Он отворачивался к стене и тоже один на один толковал с библией. Ему хотелось постичь умом своим: не о его ли доле ведет повествование эта странная книга, библия, не его ли упреждает: «Держи себя дальше от человека, имеющего власть умерщвлять, и ты не будешь смущаться страхом смерти. А если сближаешься с ним, не ошибись, чтобы он не лишил тебя жизни. Знай, что ты посреди сетей идешь и по зубцам городских стен проходишь. По силе твоей узнавай ближних и советуйся с мудрым».
Такие цитаты настораживали Степана, вселяли в него беспокойство и нервозность, они постоянно предупреждали его быть послушным и покорным отцу во всем.
Была прочитана и перечитана библия, и в мрачном подземелье затворников снова потянулись дни, полные запустения и мрака. К библии теперь возвращался лишь старик, Степан же потихоньку перечитывал свою коллекцию газетных статей. Он все чаще мучился животом и не подозревал о том, что нажитая им болезнь — дело рук родного отца.
Жалобы сына на боли участились, но они не встревожили Дементия Максимовича. Его волновало другое — Степан давно не берет в руки библии. «Не злобу ли затаил на родителя, не распознал ли, что попаиваю его во время кашля не тем отваром?»
ebooksa