Верно, неприятный разговор с хозяином не выходил у Иннокентия из головы.
Много повидал несправедливостей Каргапольцев, а мириться с ними не привык. Мог и подчиниться, но постоянно восставал: либо открыто, либо в душе.
Как же можно смириться с тем, что одну треть заработка удерживают на покрытие долга за переезд в Штаты, а вторую треть отнимают без всяких объяснений?
Иннокентий побрел в горы, собрал там букет из оранжевых и желтых листьев: хоть немного напоминает родные забайкальские места.
Выйдя на заросшую папоротником полянку, оглянулся. Перед ним открылась широкая долина: темные квадраты садов и виноградников разрезались узкими светлыми полосами убранных хлебов. Прямо у ног, точно детские кубики, белели строения Неймса. Пытался найти свой домик и не смог. Жаль, не смог увидеть Анджея и хозяина, не смог услышать их разговор...
Гай Джексон любил выдать себя за либерала и демократа. Знал цену и паблисити: быстро находил тех, кто за пустяковую подачку готов до хрипоты шуметь о его добрых делах. Заметил он и Глущака. Пальцем поманил к себе, протянул ему руку, спросил:
— Вам нравится у нас, мистер Глущак?
— Я проехал полсвета, ничего лучшего не может быть...
— Жалоб нет, мистер Глущак?
— Не имеется... Такой справедливости, как здесь, я нигде не встречал.
— Но ваш друг считает, что я несправедлив...
— Какой он мне друг? Случайно встретились в Германии... Попутчики... — Глущак понизил голос до шепота. — От него попахивает коммунистом. Он же русский.
— А вы? Вы ведь тоже русский?
— Нет. Я поляк, мистер Джексон.
— А хорошо знаете русский язык...
— Я три года жил в России, хозяин. Сидел в концлагере. Дорогу строил, мистер Джексон.
— О? Это весьма, весьма... Зайдите в контору, завтра в четырнадцать.
— Глубоко тронут, мистер Джексон... До свидания.
А Гай Джексон достал из кармана платок и брезгливо вытер руку, которую только что раболепно пожимал Глущак.
Контора Джексона занимала половину особняка. Семья хозяина, живущая в Сан-Франциско, приезжала сюда редко.