Переступить себя

— Кузьмин, — сказал он, — найдите топор и пешню. Затем все ступайте в кладовку, уберите оттуда хлам, вскройте пол.

— А нам что делать, добры люди? — впервые подал голос старик с гвардейскими усами.

— Вам, папаша, и вам, — Корсунов обратился к девушке, — быть там же. Смотрите, запоминайте. Протокол будете подписывать.

— А мы уже подписывали, — сказала девушка.

— Еще один придется подписать, дочка, — снова вздохнул Корсунов. — Потерпи, милая. Ты сейчас глаза и уши закона.

— Бармину бы надо сюда для полного порядку, — недовольно сказал Авакумов.

— Хотели. Бунтует она. В истерику впадает.

Оперативники взяли лампу и ушли. Авакумов и Корсунов остались одни. Молчали, глядя в огненную пасть печи. В трубе жутко визжал ветер, отчего в горнице затравленно метались тени. В другом конце дома глухо гукали голоса, и вот уже прошелся по сердцу стонущий скрежет первой отдираемой от пола доски.

— Пора и нам, — сказал Корсунов.

— Подожди минутку… Ну что там Бармина? Раскололась?

— Дала два адреса. Тренков и Миловидов поехали с ребятами.

— А парень, значит, здесь лежит, — тихо сказал Авакумов.

— Лежит, Георгий Семеныч… Сидел он с Барминой за этим столом, за которым мы сидим, проверил домовую книгу, сказал, что положено сказать в таких случаях, и собрался уходить. В прихожке они набросились на него. Ударили ножом в спину, смерть мгновенная ему пришла.

— Слушай, Ефим Алексеич, — Авакумов глядел в печное жерло, и глаза его рдели, как угли. — Слушай, Ефим Алексеич… Вот ты, знаю, не любишь меня. И за что — тоже знаю. И не ты один.

— Н-ну, Георгий Семеныч… Любишь — не любишь, что ты, право! Ты ж не девка.

— Не о том я — досадливо поморщился Авакумов, — не о том! Но я тоже тебя и тебе, подобных не признаю и не люблю, вот что. И Заварзина за это же не люблю, хотя умный и знающий он человек. Вы все вкупе совершаете большую ошибку, а за нее наши люди расплачиваются кровью.

— Не пойму тебя, — построжал Корсунов. — Четче выражайся.

— Сейчас поймешь, — Авакумов встал, одернул гимнастерку и зашагал взад-вперед по горнице. Теперь это был тот же высокомерный и сухой Авакумов, что у себя в кабинете. — Сейчас поймешь, старый служака. Вот тебе маленький примерец. Я спросил: почему Бармину не привезли? Ты ответил: в истерику впадает. Что такое? Кто такая Бармина? Она в данный политический отрезок времени по всем своим деяниям нам классовый враг, вот кто она такая. Кинуть ее в кузов — все истерики пройдут. Но как же… Нехорошо… Не по-человечески… А сейчас мы вынем из-под пола труп — это, я тебя спрашиваю, по-человечески? А в нас стреляют мгновенно — это по-человечески?

— Нам, предлагаешь, тоже надо стрелять мгновенно? Без предупреждения? Без требования показать документы?

— Ты огрубляешь мою мысль, Ефим Алексеич. Я хочу сказать: мы проявляем гнилой либерализм там, где от нас народ ждет классовой твердости. С волками имеем дело.