Переступить себя

— Вы подозреваете меня в убийстве, товарищ капитан?

Виктор Сергеевич Дроботов был молод и симпатичен. Для начальника автоколонны, пожалуй, слишком молод. Правда, автоколонна невелика и должна вскоре потерять хозяйственную самостоятельность, влившись в крупное автотранспортное предприятие. Однако же — пока начальник… Рубашка с коротко завернутыми рукавами, потертые джинсы, румянец на открытом сероглазом лице с разлетными бровями, располагающая к себе улыбка… Но таилась в ней еле уловимая нагловатая прямота. Такому палец в рот не клади, подумал капитан, откусит.

— А разве у вас, Виктор Сергеевич, — сказал Емельянов, — есть основания для подобного лобового вопроса ко мне?

— Некоторые… Ну, скажем, ваш коллега… Фамилия у него еще такая поэтическая.

— Огарев.

— Да, Огарев. Я подошел к дому, а он даже калитку не позволил мне открыть, сразу повел сюда. Вел, словно арестанта.

«А зачем эта ложь? — спросил себя капитан. — Огарев знает его очень давно, а он, видите ли, совсем не знает Огарева».

— Мы проверим, насколько тактичны были действия участкового инспектора, — сказал Емельянов.

— Ни боже мой! — поспешно отозвался Дроботов. — Я совершенно не к тому. Вы ведь спрашивали об основаниях, побудивших меня задать вам прямолинейный вопрос. Я сослался на первое из них. А второе… Рудаева дружила с моей матерью, часто бывала у нас. И в пятницу вечером тоже должна была прийти. В ночь с пятницы на субботу ее убили, а меня чуть позже угораздило уехать из дома. Будь я на вашем месте, тоже заподозрил бы неладное.

— Откуда вы знаете, когда ее убили? Вы даже в дом сейчас не успели зайти.

— Не ловите меня на слове, — снисходительно проговорил Дроботов. — Я был в степи у знакомого чабана, а два часа тому назад туда явился шофер автоколонны Аркадий Синельников и рассказал, что тетку Аришу убили. Об этом в заречной части поселка теперь, поди, каждый знает. Я — к нему в машину, и домой, а меня уж Огарев дожидается. Как видите, все просто.

Емельянов записал фамилии шофера и чабана, сказал:

— Раз уж вы заподозрили неладное, то придется вам, Виктор Сергеевич, предъявить свое алиби на критическое время ночи с пятницы на субботу. Начнем с пятницы, и не с ночи, а с трех часов дня. Для полноты картины.

— В три часа дня мы сели обедать. Мать, жена, я, две мои пацанки. Рудаева тоже обедала с нами… Вы не удивлены?

— Не приучен по второму разу, Виктор Сергеевич.

— Поработали уже, значит. Тогда для вас, конечно, не новость, что я восьмой день в отпуске. Пообедали, мать сказала: «Ариша, приходи вечером, кино будет». Рудаева обещала. И, повторяю, не пришла. Я еще, помнится, спрашивал своих: была ли?

— То есть как это — спрашивал? — насторожился Емельянов. — Почему спрашивал?

— А почему бы мне и не спросить? — удивился Дроботов. — Почему бы мне и не поинтересоваться, что происходило на семейном корабле в отсутствие капитана? После обеда я ушел из дома и вернулся в половине одиннадцатого вечера.

Емельянов молчал, обдумывал услышанное, и Дроботову очень не понравилось, как он молчал.

— Слушайте, — забеспокоился он, — я что-нибудь не то ляпнул?