— Так! — протянул Шипов. Он скинул шинель и прошел в кабинет. — Василий Данилович, садитесь. Думать будем. Чай пить.
Полковник достал из нижнего ящика стола электрическую плитку, небольшой чайник.
— Чай не пьешь — откуда сила? — улыбнувшись, повторил Шипов любимую поговорку камчатских охотников. — Да и думается веселее.
Наблюдая неторопливые движения полковника, занятого приготовлением чая, Тимофеев чувствовал, как и сам он успокаивается.
— Терпение — залог успеха, товарищ майор, — говорил между тем Шипов. — Волнуется тот человек, который не знает, что ему делать. — И, откинувшись на спинку стула, продолжал: — Утром вы отправитесь на заставу Бабенко, на участке которого планер пересек границу. Распорядитесь, чтобы подготовили вертолет. Надеюсь, что погода в том районе будет летная.
— Слушаюсь, — отозвался Тимофеев. Ему очень хотелось спросить своего начальника, что тот думает по поводу столь странного нарушения границы и в таком отдаленном районе.
Зазвонил телефон. Шипов взял трубку. Пока он разговаривал, Тимофеев пытался определить, хорошую или плохую весть сообщили Шипову, но не смог этого сделать.
Положив трубку. Шипов в задумчивости налил в стакан чаю. Брови его сошлись у переносицы.
— Мне сообщили, что странный объект, или планер, как считают летчики, взорвался в воздухе, — сказал, наконец, Шипов.
Тимофеев с трудом удержал себя в кресле, услышав новость. Но он знал: полковник требовал от подчиненных безупречной выдержки. Так они сидели некоторое время, думая о внезапном известии. В кабинет вошел офицер. Он протянул Шипову радиограмму.
Полковник не спеша прочитал раз, потом второй: «Сегодня в ноль часов сорок минут с аэродрома на острове Св. Георга поднялся самолет-буксировщик с планером. Во время рейса произошла авария: лопнул буксирный трос. Планер находился на полпути к аэродрому на Алеутских островах. Связь с планером прервана».
Шипов протянул листок Тимофееву и спросил:
— Что вы на это скажете?
Владимир быстро и легко поднимался вверх по склону заснеженной сопки. Лыжи, подбитые нерпичьей шкурой, хорошо тормозили и не скатывались назад. Котомка, ладно пристроенная за спиной, не резала плеч, и идти было приятно.
Поднявшись на вершину сопки, Владимир остановился. Не то чтобы перевести дух — он отдохнул за ночь и совсем не устал на подъеме, а предаться минутной слабости — полюбоваться открывшейся перед ним панорамой. На мгновенье Владимир зажмурился. Вдали, за седлом перевала, над океаном поднялось солнце. Оно выплывало из сизой морозной дымки и выглядело огромным, оранжевым. Но с каждой минутой, взмывая все выше, оно становилось меньше, наливалось янтарным слепящим светом.
И как полагается на восходе, тени в долине перед ним сгустились до фиолетового оттенка, а вершины засияли золотом.
Хотя картина восхода и волновала Владимира Казина, но он, даже оставшись наедине с самим собой в заснеженном чудесном мире, хотел казаться бывалым, видавшим виды матерым охотником, и поэтому старался не обращать внимания на удивительной красоты рассвет. Все, что, по его мнению, должно волновать в такие минуты охотника, — это страницы самой древней книги — иероглифы звериных следов на снегу.
Владимир родился на Камчатке и никогда не покидал полуострова. Детство его прошло в интернате. Только летом он приезжал к матери погостить. Когда она второй раз вышла замуж за обходчика заповедника, Владимир, которому исполнилось двенадцать лет, стал ходить с отчимом на охоту. Били они белку и медведей, а когда начинался нерест лосося, пропадали на реке. Отчим приехал с материка давно, жил некоторое время, как он говорил, в Петропавловске-Камчатском, потом перебрался в этот район и поступил работать в заповедник. Веселый и общительный, Владимир быстро подружился с дядей Епифаном, так звали отчима. Они исходили не одну сотню километров по тайге, вместе спали у костров и ели из одного котелка. Отчим считался среди охотников знатоком. Несмотря на свои шестьдесят пять лет, он был бодр и неутомим. Нрава дядя Епифан был молчаливого, но никогда не отказывал никому в помощи и совете.
Охотники этих малонаселенных мест, хорошо знавшие друг друга, уважали его. От своего отчима Владимир перенял охотничью хватку, научился выносливости и лесной мудрости.
Пока светало, Владимир успел далеко уйти от места ночлега на подшитых нерпичьим мехом лыжах. Чем дальше уходил он в тайгу, тем пестрее становился снег от следов и едва приметных знаков, понятных только опытному охотнику.
ebooksa