Безнадежность была ее девизом, приговором и образом жизни. Она не смела надеяться на что-то хорошее — на что можно надеяться, когда живешь в крошечном поселке? Пределом мечтаний было выйти замуж за человека, которых хотя бы не будет ее бить («Но все у нас жен бьют, и как их не бить, когда они такие швали»). Это не жизнь, это — существование. Она рассказала, что хотела уехать, но ехать некуда, она никому не нужна, и за пределами родной деревни ее уделом станет панель или вертеп («А я так не хочу, понимаешь? Но по-другому не выйдет, проходили уже»). И вокруг ни единого просвета, ни единого шанса что-то изменить.
Аня уже не могла успокоиться, она все говорила, выворачивая душу наизнанку. А я сидел, слушал ее и размышлял: сколько таких же вот Ань обитает на просторах нашей огромной страны, и сколько из них плачут сейчас по своим несбывшимся мечтам. Многим ли доводилось разочаровываться в жизни в шестнадцать лет и осознавать, что лучше уже не будет? Разочаровываться по-настоящему. Я не говорю о несчастной любви к симпатичному однокласснику или ссоре с лучшей подругой. Легко бросаться красивыми словами, смаковать свое несчастье, сидя в уютной квартире, под негласным присмотром заботливых родителей и в глубине души зная, что все наладится. Порой мы умышленно завышаем тяжесть свалившихся несчастий, дабы потом гордо заявить: «Посмотри, через что мне пришлось пройти, но я выстоял, я живу». Наверное, я и сам ничуть не лучше. Хотя, почему наверное — так оно и есть. А в этой девочке не было ни капли лицемерия — ему просто неоткуда было взяться. Но так получилось, что впервые за всю жизнь ей повстречался человек, который мог посмотреть на ее мир со стороны. Который захотел посмотреть. В какой-то момент наши вселенные столкнулись, и столкновение это повлекло немыслимые катаклизмы для обоих: грохот кирпичей и густое облако пыли на месте рухнувшей стены. И вот мы сидим друг перед другом, совершенно открытые и беззащитные.
Но тогда мы еще не могли догадываться обо всем этом. Аня, выговорившись, умолкла. Я пытался успокоить ее, говорил какую-то лабуду, но она лежала молча, глядя в потолок, никак не реагируя на мои слова, и глаза ее были сухими. Да и нужна ли ей вообще моя болтовня? Отчаявшись, я негромко запел:
— Красиво… — задумчиво произнесла Аня. — Кто это написал?
— Один мой друг. Он пишет стихи и песни. Только все в стол, сам не поет.
— Зря не поет, — ответила она. — Это мне нравится. Спой еще что-нибудь?
Я смутился.
— Даже не знаю… гитары нет. Без гитары как-то не очень.
— Понятно, — я решил, что сейчас она снова замолчит, но ошибся. — Как зовут твою жену?
— Вера.
— Она красивая? Сколько ей лет?
— Ей двадцать два. А красивая… — я вызвал в памяти образ жены и мысленно залюбовался. — Да, она очень красивая. Я могу тебе фото показать, если хочешь. У меня в телефоне есть.
— Не хочу. А я красивая?
Я внимательно посмотрел на нее. Бледное лицо, едва заметные веснушки на носу, узкий подбородок, уши немного торчат (она тщательно скрывала это за волосами) — нет, она не красивая. Но что-то в ней было такое… что-то в ней, безусловно, цепляло. Особенно когда она улыбалась. Девушка может обладать модельной внешностью, но грош цена всем ее формам, если она не умеет улыбаться. А у Ани улыбка была особенная, своя, неповторимая. И густые волосы цвета антрацита: любая Мисс Вселенная позавидовала бы таким.
— Ты красивая. Любая женщина может быть красивой, если захочет.
— А я красивее твоей жены?
Ну, пипец у нее вопросы…
— Вы слишком разные. Я не могу сказать, кто из вас красивее (господи, слышала бы меня сейчас Вера! — через секунду я был бы трупом). Но ты заметная, это точно.
Аня хмыкнула: кажется, я подобрал неверный эпитет.
— Ладно, проехали.