— Мы можем раздобыть ему гусиное перо. Это приведет скорее к цели, да и писать будет лучше.
— Ах, ты, неразумное дитятко! В тюрьмах не дер жат ведь гусей, для того чтобы арестанты могли выдергивать у них из крыльев перья для ведения своих дневников. Там всегда изготовляют себе перья из самого неудобного твердого и жесткого материала, как, например, из старого медного подсвечника или какого-нибудь другого подобного же несуразного предмета, случайно подвернувшегося под руку. Чтобы изготовить из такой штуки перо, надо затратить иной раз многие недели и месяцы. Никаких инструментов арестанту ведь не полагается, за исключением каменной стены в его камере. Вот он и трет подсвечник об стену, пока не изготовит себе таким образом перо. Арестант, дорожащий своей репутацией, ни за что бы не согласился воспользоваться обыкновенным гусиным пером, если бы ему даже предложили таковое. Это не в порядке вещей!
— Ну, ладно, из чего же мы сделаем в таком случае чернила?
— Некоторые изготовляют их из железной ржавчины и слез, но это слишком уж будничный способ, приличествующий к тому же только женщинам. Наилучшие авторитеты пользуются в таких случаях собствен ной своей кровью. Джим может последовать их примеру. Если, кроме того, ему придет фантазия послать обыкновенным путем таинственную весточку и довести до сведения тех, кому знать надлежит, где именно он томится в заключении, ничто не препятствует ему сделать надлежащую надпись вилкой на оловянной тарелке и выбросить тарелку из окна. Так поступал всегда таинственный арестант, известный под именем Желез ной Маски, и это считается очень шикарным способом вести переписку.
— Ты знаешь, у Джима нет оловянных тарелок. Его кормят из миски.
— Ничего, мы раздобудем ему тарелки.
— Да ведь никто же не разберет, что будет на них нацарапано.
— Это в данном случае совершенно безразлично, Гек Финн. Суть дела в том, чтобы написать на тарелке и выбросить ее из окна. Разберет ли кто-нибудь надпись или нет, к делу в данном случае не относится, тем более что в большинстве случаев никому не удается прочесть каракули, нацарапанные государственным преступником на оловянной тарелке или какой-нибудь иной подобной же штуке.
— С какой же стати тратить тогда попусту тарелки?
— Чего их жалеть? Они ведь казенные.
— А если они не казенные, а чьи-нибудь?
— Все-таки арестант не станет разбирать…
Он замолчал, так как в это мгновение мы услышали звук рожка, призывавшего к завтраку. Понятное дело, что мы прервали свою беседу и отправились домой.
В продолжение утра мне удалось позаимствовать с веревки, на которой сушилось белье, простыню и белую рубашку. Разыскав старый мешок, я уложил их туда, а затем мы с Томом зашли за спрятанными нами в траве гнилушками и уложили их тоже в мешок. Я объявил Тому, что употребляю слово «позаимствование» потому, что папаша называл подобный образ действий всегда этим словом, но Том возразил, что это не позаимствование, а воровство. Он присовокупил, что мы в данном случае представители интересов арестанта, которому позволяется прибегать к каким угодно мерам для своего освобождения. Что бы он ни сделал, никто не станет порицать его за это, если только ему удалось достигнуть цели. Со стороны арестанта вовсе не преступление украсть что-нибудь необходимое для по бега, говорил Том. Пока мы представители арестанта, мы имеем нравственное право воровать все, что может нам пригодиться для побега вместе с ним из тюрьмы. Если бы мы не были арестантами, дело было бы совершенно иное. Один только негодяй, будучи на свободе, может позволить себе украсть. Ввиду этих соображений мы решили воровать все, что попадет нам под руку. Тем не менее, Том скорчил ужасно недовольную гримасу, когда я однажды после того стянул на баштане, с отведенного неграм участка, арбуз и съел его. Он заставил меня дать неграм десять центов, не объясняя им причины та кой щедрости с моей стороны. При этом он объявил, что мы вправе воровать только то, что для нас действительно нужно.
— Да ведь я же ощущал надобность в арбузе, — возразил я ему. Он растолковал тогда, что арбуз не мог принести ни малейшей пользы делу освобождения нашего из тюрьмы и что вся разница между дозволенным и недозволенным заключалась именно в этом.
— Если бы ты, например, вздумал припрятать нож и тайно передать его Джиму для того, чтобы он мог убить этим ножом старшего тюремщика, ты по ступил бы совершенно правильно, — объяснил мне Том. Я не стал с ним спорить, хотя и не усматривал для себя ни малейшей выгоды служить представителем арестанта, если приходилось при этом вдаваться в такие тонкости, когда на основании общего правила можно было с совершенно спокойной совестью по лакомиться вкусным арбузом.
Как уже говорилось, мы дождались утра, пока все принялись за дело. Не видя на дворе ни души, Том отнес мешок в чулан, а я тем временем стоял немножко поодаль и караулил. По прошествии некоторого времени он вышел из чулана. Тогда мы уселись на штабель дров и принялись серьезно беседовать друг с другом. Том сказал:
— Теперь у нас все уже налажено, за исключением рабочего инструмента. Раздобыть его, впрочем, будет не трудно.
— О каком таком инструменте ты говоришь? — спросил я.
— Об инструменте, необходимом для выполнения нашего предприятия.
ebooksa