— Бр-р-р, — непонимающе замотал головой Иван Филатович. — Ты мне объясни, Михаил, что это?
— Пап, ну это документ настоящий. Они меня приперли к стенке. А что мне оставалось делать, либо женись, либо из школы выгонят.
— Дайте-ка, — Иван Филатович потянулся за распиской.
— На, смотри так, — отодвинула она руку с листком.
— Не вижу. Ближе!
— Ни за что, — спрятала расписку в сумочку.
— Вы что, не доверяете мне?
— А с какой стати я должна доверять! Вы что думаете, если на грудь эти побрякушки повесили, значит вам вера?
— Какие побрякушки?! — Иван Филатович глянул себе на грудь.
— Эти! Эти самые медяшки!
— Что?! Ну, уж это ты не трожь! Это все мое, кровное. Это на поле боя, — поднимаясь, налился кровью.
— А что?! Если ты такой дурак, пень старый. На твоих глазах внука оббирают, на улицу вышвыривают, а ты!
— Ты внука не припирай. Никто его не оббирает и на улицу не вышвыривает. Ты мою честь не трожь. Я тебя!
— Тише, тише, — попятилась Валентина Сергеевна. — Я на тебя управу найду. Я до Брежнева дойду!
— А ну, прочь! Управу она найдет! До Брежнева дойдет! Я тебя этими вот руками…
— Я не к Брежневу, я к Максякину пойду! — выпалила и хлопнула за собой дверью.
— Остудись, батя, — сказал сын набычившемуся отцу.
Подцыбин снова оказался около знакомого цековского дома. Нервно ходил по длинной асфальтовой дорожке, пересекавшей газон с зелеными фонтанчиками берез и поджидал Тамару-Два, которая должна была возвратиться из института. По лбу Михаила катились капельки пота, но он не замечал распаляющейся жары, потому что судорожно перебирал слова к предстоящему объяснению. В микрорайоне было пустынно в эти послеобеденные часы, когда черные «волги» еще не замелькали у подъездов, развозя со службы высокопоставленных пассажиров. Только ребятня небольшими стайками появилась уже во дворах. Совсем неожиданно со стороны метро увидел голубенькое платье Тамары.
— Ты что на улице ждешь? Папы дома еще нет.
— Я желал тэт-на-тэт с тобой поговорить.