Лера не хочет говорить, но ей придется. И если она сейчас не объяснит по-русски матери что-то, чего ни Алена, ни я не знаем, Кейт скажет сама, а этого ни Алене, ни Лере очень не хочется — по разным причинам.
Сейчас Алена опять взорвется и выкрикнет: «Что неважно? Что, черт возьми, неправда? Что эта женщина знает такого, чего не знаю я? Что ты от меня скрываешь?»
Наверняка фраза будет короче, в состоянии аффекта Алена бросает только короткие фразы из двух-трех слов, но смысл вряд ли изменится.
Взрыва не происходит. Дверь открывают уверенным движением, я не знаю, кто появляется на пороге, но Лера застывает, у нее прерывается дыхание, сердце делает на мгновение остановку, но это уже игра моего воображения. Кейт переступает с ноги на ногу, Алена опрокидывает стул. Грохот такой, что у меня закладывает уши — любой громкий звук кажется мне ревом взлетающего самолета.
— Добрый день, — спокойно и даже приветливо произносит вошедший и привычным движением закрывает за собой дверь. Не быстро, не медленно — именно привычно.
Гардинер. Вовремя явился, однако. Встреча удивляет его не меньше, чем женщин — каждую в разной степени.
При полном молчании он проходит к компьютерному столу, поднимает упавший стул, ставит на место.
— Вообще-то, — говорит он, — сейчас в больнице тихий час.
Лера нервно хмыкает. Действительно, лежащему на кровати бревну без разницы, тихий в больнице час или громкий. Наверняка Гардинер удивлен не столько присутствием посетителей, сколько тем, что явились они в одно и то же время, будто сговорились.
Я ожидал не его. В этой идентичной реальности прийти должны сначала обвинители: профессор Симмонс и медсестра Куинберн. Им, в отличие от Гардинера, есть что сказать Алене. Гардинер должен был явиться позже — последним. Происходящее мне не нравится, нынешняя идентичная реальность определенно дальше от развязки, чем прежняя, но рассчитывать новый тензор у меня нет времени — могу замедлить свое психологическое время, но для расчета это ничего не даст, вычисления, которые я произвожу в уме, все равно занимают объективное время, которого у меня сейчас нет.
Слушаю и пытаюсь понять, в чем ошибся.
— Я, пожалуй, пойду, — говорит Алена и делает несколько шагов к двери, но путь ей преграждает Кейт. Слышу перестук ее каблучков, какие-то звуки, которые не могу отождествить.
— Пропустите меня.
— Нет уж, давайте все выясним здесь и сейчас.
— Дамы, — вмешивается наконец Гардинер, голос его звучит, будто доктор стоит ко мне спиной, рассматривает загогулины на экранах. Что он может увидеть такого, чего не видел утром, вчера, неделю или месяц назад? — Объясните, пожалуйста, что тут, в конце концов, происходит.
— Будто вы не понимаете! — Кейт переходит на крик, и тогда доктор показывает власть, здесь все-таки его епархия, больница, не базар.
— Тише, — произносит Гардинер, не повышая голос; напротив, он почти шепчет, но интонация не оставляет сомнений: это приказ, и женщины подчиняются. Алена оставляет попытки покинуть палату, а Кейт (судя по стуку каблучков) переходит на ее место — слева от меня, напротив дочери.
— Только что закончился консилиум, — продолжает Гардинер, и я теряю нить, мое субъективное время будто застывает, а в палате что-то происходит, кто-то двигается, кто-то произносит слова, которые я воспринимаю, как низкий ревущий звук, не обладающий смыслом. Консилиум? Только что? Почему не завтра? Перенесли? И что решено?
Из-за двери слышен приближающийся разговор, слишком тихий, чтобы его расслышали Гардинер и женщины, для них это станет неожиданностью, а я уже знаю, что, возбужденно разговаривая, к палате подходят мужчина и женщина. Обрывки фраз, отдельные слова: «да что вы…», «обязательно внутривенно…», «серый…» Серый или русское «грей» — в смысле «согревай»? Чепуха — какого рожна эти двое стали бы говорить по-русски?
Дверь распахивается, и Симмонс переступает порог. Наверно, из-за его плеча выгладывает миссис Куинберн.
ebooksa