Сиявший на солнце Город Влюбленных не вызвал у Рудика сильного энтузиазма. И это было обидно, если учесть, что о поездке в Париж он мечтал с суровых времен комсомольской юности — в горячечном воображении Ракеля весь Париж представлялся скопищем огней, звезд и фейерверков. Однако действительность оказалась намного прозаичнее. Что-то самозабвенно рассказывала в микрофон пожилая экскурсоводша, манерами и внешностью напоминавшая карликового пуделя.
После обеда автобус развернулся и двинулся по бульвару Сен-Дени к католической церкви, примыкавшей к Дому Инвалидов, — Ракель уже знал из путеводителя, что в этой церкви покоится прах императора Наполеона. Вот тут-то Пуделиха (так Ракель назвал про себя экскурсоводшу) буквально расцвела.
— Вы не представляете, месье Рудольф (можно, я буду обращаться к вам вот так, без церемоний? А вы можете называть меня Гортензией), какое это было феерическое зрелище — возвращение праха Наполеона на родину… Двадцать лет после смерти он пролежал на Святой Елене, куда его запрятали англичане. И вот наконец в 1840 году… О, это было грандиозное торжество! Кстати, здесь неподалеку живет моя старинная подруга, ее зовут Аника Блонтэ. Она страстная поклонница Бонапарта и хранит дома несколько поистине уникальных вещей той эпохи, и одна из этих вещей принадлежала когда-то самому императору. И даже была уложена в гроб вместе с ним. А еще Аника варит совершенно удивительный кофе по какому-то восточному рецепту. Мы можем заглянуть туда сегодня вечером, вы не против?
Рудик облегченно улыбнулся:
— Увы, дорогая Гортензия, сегодня вечером я занят. Банкет по случаю окончания гастролей господина Виндзорова: светские обязанности, знаете ли…
Экскурсоводша чуть не подпрыгнула от восторга.
— Господи, я совсем забыла: я ведь тоже приглашена! Один из спонсоров гастролей — муж моей покойной двоюродной сестры… Впрочем, это неважно. Вы будете моим кавалером на этом вечере, месье Рудольф?
В отель вернулись около шести вечера. До начала банкета оставалось еще полтора часа личного времени, и Ракель задремал на диване перед телевизором. А открыв глаза, с удивлением обнаружил в комнате мадам Гортензию. Мадам была занята тем, что ожесточенно трясла Рудика за плечо.
— Месье Рудольф! Вставайте же, месье Рудольф! Где у вас пульт к телевизору? Ее обокрали, представляете?
— Лауру? — почему-то спросил Ракель.
— Какую Лауру?
— Полтора часа? — Рудик вздохнул. — Тогда у меня алиби: я находился с вами в автобусе…
— Никто не говорит о вас… Где же пульт, черт возьми?
Пульт отыскался на диване под подушкой. Гортензия надавила на кнопку, телевизор ожил, и на экране возникла миловидная ведущая, что-то возбужденно тараторящая в микрофон. Справа от нее бронзовым монументом высился мужчина в мятой шляпе и с квадратной нижней челюстью. Либо высокопоставленный бандюхай, решил Рудик, либо полицейский. Скорее, полицейский, учитывая обстоятельства…
— Инспектор Меран из уголовной полиции, — подтвердила Гортензия его догадку. — Сейчас будет давать интервью… Пресвятая дева, Аника ведь только что вернулась из пригорода. Я звонила ей, она в трансе, бедняжка…
— Много денег забрали? — из вежливости поинтересовался Рудик.
— Если бы деньги, — отмахнулась Гортензия. —
— Тот, с которым его похоронили?
Гортензия кивнула.
— Кто-то из предков Аники привез его с острова. Потом эта вещь передавалась в ее семье из поколения в поколение. А теперь… Даже боюсь представить, что будет, — мадам Гортензия непритворно всхлипнула и прижала к глазам кружевной платочек.