В половине пятого я услышал тотчас остановленный звон будильника буфетчика и пять минут спустя поднял руку, чтобы сделать ему знак через открытую дверь. Я хотел получить чашку кофе, а Вада провел со мной слишком много лет, чтобы я мог сомневаться в том, что он дал буфетчику подробнейшие указания и передал ему мой кофе вместе с кофейным прибором.
Буфетчик был истинное сокровище. Через десять минут он подал мне превосходный кофе. Я продолжал читать до рассвета, а в половине девятого, после завтрака в постели, я уже находился на палубе, выбритый и одетый. Мы все еще шли на буксире, но все паруса были поставлены против легкого попутного северного ветерка. Капитан Уэст и лоцман курили сигары в рубке. У штурвала я увидел человека, которого сразу признал за хорошего, настоящего работника. Это был не крупный человек – скорее ниже среднего роста. Но лицо его, с широким умным лбом, казалось интеллигентным. Позднее я узнал, что его зовут Том Спинк и что он англичанин. У него были синие глаза, белая кожа, седеющие волосы, и на вид ему можно было дать лет пятьдесят. Его приветствие «доброе утро, сэр» прозвучало весело, и он произнес эту простую фразу с улыбкой. Он не был похож на моряка, как Генри, юнга с учебного судна, и все же я сразу почувствовал, что он моряк, да еще и опытный.
На вахте стоял мистер Пайк и на мой вопрос о Томе он неохотно ответил, что это «лучший из всего котла».
Мисс Уэст вышла из рубки со свежим розовым лицом и своей полной жизни эластичной походкой и тотчас принялась устанавливать свои контакты с внешним миром. Спросив, как я спал, и услышав, что отвратительно, она потребовала объяснения. Я сказал ей о своем предполагаемом заболевании крапивницей и показал ей волдыри на руках.
– Ваша кровь нуждается в разрежении и охлаждении, – быстро заключила она, – подождите минутку. Я посмотрю, что можно для вас сделать.
С этими словами она сошла вниз и тотчас вернулась со стаканом воды, в котором размешала чайную ложку кремортартара[9].
– Выпейте это, – приказала она не терпящим возражения тоном.
Я выпил. А в одиннадцать часов утра она подошла к моему креслу со второй порцией лекарства. Тут же она сделала мне строгий выговор за то, что я позволяю Ваде кормить Поссума мясом. От нее мы с Вадой узнали, какой смертельный грех давать мясо маленьким щенкам. Затем она преподала способы кормления Поссума не только мне и Ваде, но и буфетчику, плотнику и мистеру Меллеру. К последним двум она отнеслась особенно подозрительно, потому что они обедали отдельно в большой задней каюте, где играл Поссум. Она откровенно высказала им в лицо свои подозрения. Плотник бормотал на плохом английском языке неловкие уверения в своей прошедшей, настоящей и будущей невиновности, униженно переминаясь перед ней с ноги на ногу на своих огромных ступнях. Оправдания мистера Меллера были такого же рода, но с той разницей, что произносились с мягкостью и галантностью истого честерфильдца.
Короче говоря, питание Поссума подняло настоящую бурю в стакане воды «Эльсиноры», и к тому времени, как она улеглась, мисс Уэст установила со мной особый контакт, и я почувствовал, что мы с ней оба являемся хозяевами щенка. Позже, в течение дня, я заметил, что Вада обращался уже к мисс Уэст за инструкциями относительно того, в каком количестве теплой воды разводить сгущенное молоко для Поссума.
Второй завтрак еще больше возвысил кока в моих глазах. После полудня я совершил прогулку на кубрик, чтобы познакомиться с ним. Он был, без сомнения, китайцем, пока не начинал говорить, а если судить по говору, становился англичанином. Его исключительно культурная речь позволяла смело утверждать, что у него был оксфордский акцент. Он также был стар, добрых лет шестидесяти (он сам сказал: пятьдесят девять). Три вещи в нем были особенно заметными: его улыбка, освещавшая все его чисто выбритое азиатское лицо и азиатские глаза; его ровные, белые, прекрасные зубы, которые я считал фальшивыми, пока Вада не убедил меня в обратном, и его руки и ноги. Руки его, удивительно маленькие и красивые, заставили меня обратить внимание на его ноги. Они тоже были удивительно малы и очень хорошо, даже кокетливо обуты.
В полдень мы высадили лоцмана, но «Британия» вела нас на буксире далеко за полдень и не оставила, пока вокруг нас не простерся широкий океан и земля не стала казаться неясной полоской на западном горизонте. Только теперь, покидая буксир, мы совершали свой «выход в море», то есть по-настоящему начинали плавание, несмотря на то что уже прошли двадцать четыре часа пути от Балтиморы.
Незадолго до того, как мы отделились от буксира, я смотрел вдаль, облокотившись на перила на корме. Ко мне подошла мисс Уэст. Целый день она была занята внизу и только что поднялась, как она сказала, чтобы глотнуть свежего воздуха. С видом опытного моряка она осматривала горизонт добрых пять минут и затем сказала:
– Барометр стоит очень высоко – 30–60. Этот легкий северный ветер не продержится долго. Он либо перейдет в штиль, либо разыграется в северо-восточный шторм.
– Что бы вы предпочли? – спросил я.
– Шторм, разумеется. Он отнесет нас дальше от берега и поможет мне скорее справиться с муками морской болезни. О, да, – добавила она, – я хороший моряк, но ужасно страдаю от качки в начале каждого плавания. Вы, вероятно, не увидите меня теперь день-другой: вот почему я так старалась поскорее устроиться.
– Я читал, что лорд Нельсон никогда не мог преодолеть своего отвращения к морю, – сказал я.
– А я иногда видела отца страдающим от качки, – заметила она. – Да и еще некоторых самых сильных, крепких моряков, которых я когда-либо встречала.
Тут мистер Пайк на минутку присоединился к нам, прервав свое вечное хождение взад и вперед, чтобы облокотиться возле нас на перила.
Перед нами была большая часть команды, натягивающая канаты на главной палубе под нами. На мой неопытный взгляд эти люди казались более неподготовленными, чем когда-либо…
– Довольно-таки слабосильная команда, мистер Пайк, – заметила мисс Уэст.