Чертов Лев Яковлевич. Мне работать нужно, а он урок вопросов и ответов устроил.
— Уж не землю ли ты имеешь ввиду? — спросил я на всякий случай.
— Ее матушку, ее родимую. Я знал, что ты, ну может, не сразу, но все же скажешь дело. Так вот, дорогой наш комсорг, если ты признаешь, что земля — наша, а значит, и твоя мать, то почему тогда терзаешь ее тело, как хищник свою жертву. И не как-нибудь, а киркой и ломом. Ты слышишь, как она стонет, когда вгоняешь в ее тело этот толстый железный стержень? Да по кускам ее сердешную.
— Ну и балаболка ж ты, Лев Яковлевич. Мелешь всякую чепуху. А я, между прочим, для вас же стараюсь.
— Почему чепуху? Разве ты не из тех же химических элементов, что и земля?
— Из тех же.
— Разве эти вещества, из которых ты состоишь, не дала тебе земля?
— Дала.
— Тогда разве она тебе не мать?
— Да мать, мать. И что из этого?
— А то, что мать нужно любить, не огорчать и не кромсать ее так, как кромсаешь. Теперь ты не можешь ждать милостей у природы после того, что сделал с ней.
— Эх, Лев Яковлевич, родиться бы тебе лет на тышшу, как говорит Семен, раньше. Ты бы не только Горгия, но и самого Протагора за пояс заткнул.
— Ты нас с буржуазными элементами не сравнивай, — обиделся Звягинцев.
— Да какие они буржуазные элементы? В те времена и буржуазии-то не было.
— Все равно эксплуататоры.
— Что верно, то верно, эксплуататоры были. Но не Горгий и Протагор. Эти учили других софистике.
— А що цэ за хымэра така софистыка? — поинтересовался Музыченко.
— Учение такое.
— Якэ?
— К примеру, — попытался я объяснить. — Да зачем нам далеко ходить за примерами? Вот то, что болтал здесь Лев Яковлевич, и есть софистика. По форме все вроде бы правильно, а по существу чепуха.