— Обойдется, — повторил сотник.
Две пары холодных голубых глаз на одно мгновение скрестились.
— Ладно, — внезапно сказал сотник. — Поезжай, черт с тобой. Узнаешь заодно, как там? Настя, крикни Прохора Зотыча.
Калугина ушла во двор и вскоре вернулась с хозяином заимки.
Миробицкий подошел к рослому старику, сказал сухо:
— Поедешь с Ческидовым в Селезян. Коли не вернешься или вернешься один — сожгу дом. Понял?
Старик кивнул головой:
— Как не понять, ваше благородие.
Первую половину дороги ехали молча. Шеломенцев курил цигарку, зажатую в огромном кулаке, хмуро поглядывал на спутника.
Потом не выдержал:
— И чего тебе, дураку, при мамке не сидится? Иль не жаль ее?
— Невозможно! — сухо отозвался Гриша. — Нельзя, дядя Прохор. Россия погибнет.
— Россия! Жила она народом во-он сколько и до конца ей износу не будет.
— Темный вы, Прохор Зотыч. Никакого политического взгляда на данный момент.
Шеломенцев покосился на Гришу, но промолчал. Некоторое время ехал молча, вдруг остановил коня и, сворачивая новую цигарку, заметил с усмешкой:
— Прям, как дуга, ты, парень — сдается мне.
Зимних спросил холодно:
— Это отчего же, дядя Прохор?
— Да как тебе сказать?.. — не меняя насмешливого тона, ответил Шеломенцев. — Вроде бы и богу молишься, и черту не грубишь.
Закурил, тронул коня.