Обратной дороги нет ,

И как конечный, действенный вывод этой формулы был взмах руки. Дёрнув длинный шнур «колотушки», Лёвушкин неторопливо швырнул связку через плетень, под радиатор наезжавшего «даймлера».

Лёвушкин бил из автомата в облако пыли и дыма, всё ещё окутывавшее грузовик.

— Стриги их, парикмахер! — упоённо кричал он.

Но из облака ударил ответный огонь, и древесная труха, посыпавшаяся из брёвен над головой разведчика, запорошила ему глаза.

— Отход! — закричал Лёвушкин, и они помчались за дом, на огороды, к крутому берегу реки.

Беркович первым прыгнул с песчаного откоса вниз, но сделал это как-то странно, неуклюже, словно разобщившись вдруг в суставах. Лёвушкин приземлился на влажный прибрежный песок мгновением позже. Парикмахер лежал ничком. Запалённо дыша, Лёвушкин коснулся его затылка — и ладонь стала красной.

Он перевернул Берковича на спину и увидел окровавленный рот; тёмные шарики зрачков безвольно покатились в глазные уголки и застыли.

Лёвушкин услышал наверху тяжёлый топот.

— Эх, душу вашу! — выругался разведчик сквозь стиснутые зубы и, подхватив автомат Берковича, помчался под крутым берегом к прибрежным кустам.

Стихли выстрелы. Румяный ефрейтор стоял на берегу рядом с обер-фельдфебелем, в трёх метрах над Берковичем, и рассматривал убитого.

— Ich hab ihn niedergeschossen, wie ein Rebhuhn, — сказал ефрейтор. — Grag im Fluge![13]

— Gut! — мрачно буркнул обер-фельдфебель.

Неподалёку перевязывали раненых. Маленький радист с рассечённой губой, бледный, заученно кликал по походной рации какого-то «Jager» — «Охотника».

— Ou, ein Hahn! — раздался со стороны огородов приглушённый вопль ефрейтора.

Он стремительно рухнул на землю, как борец на поскользнувшегося противника, а когда поднялся, в руке его разноцветным флажком трепетал единственный чернокоровичский петух. Петух делал отчаянные попытки вырваться, но красные толстые пальцы держали его крепко.

Господин обер-фельдфебель улыбнулся. Улыбка появилась и на лицах солдат. Даже рассечённая губа радиста потянулась в улыбке.

Взрывы и смерть они не видели. Взрывы и смерть — это неизбежно, а петух для солдатского котла — находка. Петух — это очень хорошо.

— Ein Hahn! — ещё громче закричал ефрейтор и залез на поленницу, высоко подняв петуха.

Издалека, со стороны леса, раздался щелчок — будто бы ударил пастуший бич на опушке.

Ефрейтор, стоявший на поленнице, как на пьедестале, побледнел. Маленькие его глазки, разгоревшиеся под биением петушиных крыльев, как угольки, вмиг подёрнулись пеплом.