Но и Кочо Стоянова не так-то просто было обмануть. Он словно бы нюхом чувствовал: здесь явно неладно… Тогда Никифоров решил прибегнуть еще к одному средству. Нарушив домашний арест, он заявился к советнику царя — болгарскому Распутину Любомиру Лулчеву: так, мол, и так. Тот выслушал, ответил: «Все, что зависит от меня, сделаю». (Царь Борис тогда был еще жив.)
На следующий день Никифорова вновь вызвали в отделение контрразведки, где проводилось дознание по его делу. В дверях кабинета встретил генерала сам Стоянов. Он был угрюм:
— Мне кажется, что вы действительно говорите правду. Царь такого же мнения. Извините за беспокойство. Вы свободны.
Никифоров понял: заступничество Лулчева возымело силу.
Возможно, сыграло роль и другое: всего год назад в Софии был казнен известнейший генерал, болгарский патриот Владимир Заимов — антифашист, активный борец против гитлеризма. И теперь при дворе понимали, что новый скандал, в котором окажутся замешанными высшие военные круги, еще больше подорвет престиж Болгарии в глазах союзников по оси. Дело с Никифоровым решили замять. Царь отстранил его от всех должностей, уволил в отставку и высочайше указал:
«Окончательно расследовать это дело после войны, когда станут известны все обстоятельства…»
На рассвете 22 ноября 1943 года осужденных на смерть привезли на стрельбище в Лозенец.
Утро было холодное. Хлестал дождь. Ветер гнал тяжелые тучи.
Привели в тоннель. В нем находился офицерский тир. Александр Пеев, Емил Попов и их товарищи выстроились плечом к плечу у черной, выщербленной пулями стены. Сцепили руки. Перед ними равнял винтовки строй солдат.
Александр Пеев запел:
Это была песня на слова Христо Ботева, великого болгарского поэта-революционера, погибшего в бою против турок.
Товарищи Пеева подхватили:
Гулкий залп оборвал песню.
Бывая в Софии, я всегда приходил на площадь Райко, в дом Никифора Никифорова. Старый генерал разливал по бокалам густое красное вино. И мы молча поднимали бокалы в память о его боевых товарищах.
ТРОЕ СУТОК РЯДОМ СО СМЕРТЬЮ
«ВОТ КАК ЭТО БЫВАЕТ…»
н лежал, распластавшись, на плоском, иссеченном трещинами камне, уткнувшись лицом в изодранный рукав куртки.
Обманчивое ощущение тепла и покоя наполняло тело, и с каждой минутой блаженной, умиротворяющей дремоты ему становилось все легче и легче. Ушли куда-то назад, в прошлое, все недавние тревоги и мучения. Он знал, что именно так и замерзают люди — в последние мгновения, словно сжалившись над своими жертвами, природа дарит им несколько минут сладкого покоя, и эти минуты тихо и безболезненно переходят в последний, нескончаемый сон.
Он знал и все-таки не находил сил подняться, стряхнуть с себя тяжесть, придавившую его к камню.