Обратной дороги нет ,

22
18
20
22
24
26
28
30

Вопрос вполне естественный — полк воюет, а я почему-то слоняюсь здесь, в тылу.

Других документов у меня нет.

Как же это наши не догадались снабдить меня каким-нибудь командировочным предписанием!

Самое ужасное то, что я ничего не могу ответить. В этот момент я и по-русски-то, наверное, говорил бы заикаясь, где уж тут объясниться по-немецки!

Я молчал, а патрульный все настойчивее спрашивал. Вокруг нас образовалось кольцо зевак, среди них много военных. Бежать невозможно. Это конец.

Я украдкой осматриваю окружающих. Ищу, кто покрупнее «чином. Пока меня не обыскали и пистолет при мне, постараюсь подороже отдать свою жизнь.

Вдруг патрульный засмеялся. Он наклонился ко мне, принюхался и весело объявил:

— Да он пьян, скотина!

Я поразился — какое чутье у этого бульдога! Мы всего по стопке выпили с Николаем Марковичем за удачу.

Не знаю, удача это или нет, но обстановка на какое-то время разрядилась, пока принимают за своего.

Коли пьян, разговор короткий. Меня бесцеремонно поворачивают лицом в нужную сторону, говорят «ком!» и ведут в комендатуру.

Как хорошо, что не обыскали! Пистолет, будто напоминая о себе, постукивает по ноге. Я иду, слегка покачиваясь, как и полагается пьяному. Посматриваю вправо и влево. Зеваки постепенно отстают. Патрульные, посмеиваясь, разговаривают между собой, подталкивают, когда я иду слишком медленно.

— Ком! Ком! Шнель!

Я медлителен, внешне безразличен к тому, что происходит, а в голове у меня мысли мечутся. Надо действовать! Надо что-то предпринимать! Если меня заведут в помещение, вое пропало, оттуда не уйдешь. А где она, эта комендатура? Может, вон там, где освещен подъезд?

Мы идем мимо двухэтажного дома, разрушенного бомбежкой. Внутри черно, оконные проемы без рам. Лучшего места не будет.

Я выхватываю пистолет, в упор стреляю в патрульных и, вскочив на подоконник, прыгаю внутрь дома. Слышу сзади отчаянные крики. Хлопают пистолетные выстрелы. Кто-то торопливо стреляет мне вслед. Это, наверное, офицеры, оказавшиеся поблизости. Пули щелкают в стену. Любая рана для меня может оказаться роковой.

Делаю все автоматически, совсем не думая о том, что я когда-то изучал приемы «обрубания хвоста». Останавливаюсь у стены за одним из поворотов и, как только выбегает первый преследователь, стреляю ему прямо в лицо. Второй, пытаясь остановиться, неистово машет рукой, но по инерции бежит на мой пистолет. Я стреляю в него и несколько раз — во мрак развалин. Потом выпрыгиваю из окна во двор и бегу к забору. Теперь преследователи залегли и будут искать подходы к тому углу, из-за которого я стрелял. Они ведь не знают, что меня там нет…

Перемахнув через забор, перебегаю садик. Выглядываю из ворот на улицу, быстро перехожу и опять скрываюсь во дворе.

Так бегу по дворам, перелезая через изгороди. Устал… В тени сарая останавливаюсь перевести дух. Слышу вдали тарахтение мотоциклов и взвизгивание сирены. Это значит — меня ищут организованно, оцепляют весь район. Надо во что бы то ни стало успеть уйти из этого района.

Не отдохнув, продолжаю свой «бег с препятствиями». В одном из дворов женщина снимала с веревки промерзшее белье. Я молча прошел мимо, к воротам, а она с испугом смотрела на странного немца, который почему-то лазит через заборы. Ближе к окраине не стало общих дворов. Здесь маленькие особняки, запертые калитки.