Die filmkunst und die deutschen[35]
— Сколько?
— 19.30, — ответил Тарас Иванович Руденко, подсунув к самым «запорожским» усам циферблат трофейных часов и спросил, в свою очередь: — Може, все ж такі треба було, Хвэдорович, дочекатися підкріплення?
Перевода Фёдору Беседину, который, как многие выросшие в Тавриде русаки, и сам частенько вворачивал в речь украинские обороты, не требовалось.
— Будут тебе немцы по десять раз фильму крутить, подкрепления твоего дожидаясь, — пробормотал командир, впрочем, хоть и недовольно, но и не совсем уверенно.
И добавил, убеждая не то комиссара, не то самого себя:
— В штаб бригады мы о своём плане сообщили? Сообщили. А толку? Обещали группу Погодина прислать в подмогу, а у Погодина, сам знаешь, всего десятка полтора боеспособных душ. Велика помощь.
Беседин откинул капюшон плащ-палатки и приставил к глазам окуляры громоздкого полевого бинокля:
— Чёртова погода, ни хрена не видно…
Погода действительно на ночь глядя, испоганилась окончательно. Впрочем, именно такую погоду дед Михась — своего рода партизанский оракул, — одобрил как вполне подходящую и даже удачную. Дескать, самая, что ни на есть, «партизанская» погодка. Морпех Арсений, коренной одессит, без обиняков уточнил: «воровская».
Вчера ещё было относительно тепло, с полудня рябил мелкий занудный дождь, а теперь то и дело густо и хлёстко срывается мокрый снег, в темноте невидимый, только слышно — шуршит по веткам, палой листве и грязи. Зато в пятнах оранжевого света там, в деревне, снег частил сплошной завесой. И плотно застил от глаз командира майдан с обвислыми громадами палаток, угрюмые развалины крепости с дощатыми щитами и окопами полосы препятствий, лабиринты улочек между саманными дуванами.
Толку, что освещённость горной деревни стала теперь непривычно обильной и яркой. Раньше-то, бывало, только на террасе сельсовета с фигурными столбиками, бывшей резиденции управляющего Ильясова, подслеповато рдела голая лампочка, собирая ночных мотыльков и подсвечивая край кумача: «Вафат дошманым Советик хакимлет!»[36]. Теперь же отчётливо виднеется над дверями в луче прожектора злобный орёл, оседлавший медальон со свастикой: «правление» того же Ильясова, но теперь уже старосты. Мощные «пятисотки» в зарешеченных плафонах искрят на столбах сквозь ледяной стеклярус мокрого снега. Да в придачу ещё под нос себе, то есть под самый передний бампер, близоруко светят синие щели маскировочных фар, — не велик свет, и всё-таки…
Всё в туманной сырости октябрьской непогоды словно дымится, всё плывет и кажется неверным, и не поймёшь, где и впрямь мается фигура озябшего часового, где мерещится волчья тень, а где, может быть, и призраки древней, невесть чьей — то ли караимской, то ли готской ещё, цитадели, — совершают дозор полуразрушенных стен.
Но эти тени, явленные из тесной щели в кладке нетёсаных камней, принадлежали плоти и крови отборной разведкоманды Хачариди, помноженной на диверсионную команду Боске из Центра.
Впрочем, по выражению того же Хачариди, помноженной на «полтора». Что там тех «диверсантов», ей-богу. Лейтенант да мальчишка-связист Родриго — 1,5 солдата.
— Может, снять? — чуть слышно спросил Арсений из-за плеча Хачариди, когда они пересекли разъезженный просёлок, тянувшийся вдоль контрфорсов крепости, и приникли к выщербленному саману койма[37].
— А ты знаешь, когда его сменять должны? — также, почти беззвучно, вопросом на вопрос ответил Серёга. — Только отойдём, а его и хватятся. Пусть поживёт пока.
Часовой, судьба которого решалась сейчас как бы между прочим, с жестокой безучастностью войны, бесцельно пинал носком тяжёлого «альпийского» ботинка с брезентовыми гетрами на ремешках[38], пустую консервную банку. Она вязла в грязи и хлюпала, кувыркаясь в лужах. Часовой зло выбивал её оттуда, поднимая фонтаны брызг.
Собственно, это и смущало Сергея, заставляя его покусывать по обыкновению нижнюю губу.
Смущали его штормовка в лоскутной маскировке, будто ворох палой листвы, каска чёрным горшком, лоснящаяся под фонарем, гетры горного стрелка. Немец, к бабке не ходи. Татарина даже в форму рядового вермахта уж очень за большие заслуги перед Рейхом вырядили бы. Перебивались «оборонцы» в основном домашним платьем и «трофейной» амуницией с разворованных партизанских складов 41-го года закладки. Недостающее, — слыхал Серёга, — ротам самообороны, «Selbstverteidigung», выдавалось чуть ли не со складов утильсырья.
ebooksa