Капитан Кравченко, высокий, худощавый офицер в очках, пришел в армию из какого-то гражданского инженерного управления, но, глядя на его подтянутую, стройную фигуру, на ладно подогнанное обмундирование, трудно поверить, что он офицер запаса. Видимо, Кравченко и не молод, но выглядит тридцатилетним, регулярно занимающимся спортом мужчиной.
Саперы гордятся своим капитаном и очень уважают его за удивительную выдержку и бесстрашие в бою. В обычное же время он нетороплив и рассудителен, никогда не раздражается и не повышает голоса в разговоре со своими подчиненными. Это не мешает, однако, высокой дисциплине его роты.
Когда старший сержант Брагин заходит к Кравченко, капитан разговаривает с кем-то по телефону. Похоже, что с дивизионным инженером.
— Три попытки уже сделали, и все неудачно, — докладывает капитан Кравченко. — Есть и потери… Сегодня тоже двух ранило. А пехота залегла. Никак не может вперед пробиться из-за этого проклятого дзота…
Потом он внимательно слушает, изредка приговаривая: «Так точно», «Никак нет»…
Трубку на телефонный аппарат капитан кладет со словами: «Будет выполнено, товарищ майор!» — и Брагин окончательно убеждается, что разговаривал он с дивизионным инженером майором Костиным.
Разговаривая с Костиным, Кравченко то и дело косил глаз на старшего сержанта, стоявшего у дверей землянки, а заканчивая разговор, торопливо поворачивается к нему.
— Вот вы-то мне как раз и нужны, товарищ Брагин. Догадываетесь, о чем шел разговор с дивизионным инженером?
— Так точно, догадываюсь, товарищ капитан.
— Приказано сделать еще одну попытку, — продолжает Кравченко, с удовольствием разглядывая через свои сильные очки плотную, коренастую фигуру старшего сержанта.
— Ясно, товарищ капитан. Разрешите только и Голикова взять на это дело.
Командир роты понимающе улыбается: он хорошо знает и подвиги двух этих саперов, и неразлучную дружбу их.
— Ну, это уж само собой, — одобрительно произносит он.
…Голикова Брагин находит в глубоком овраге неподалеку от землянок саперной роты. Ефрейтор, не замечая старшего сержанта, с увлечением бросает какой-то довольно объемистый пакет в прямоугольную рамку, укрепленную на шесте. Забросив его в отверстие рамки три раза сряду, он отступает на шаг и начинает свое непонятное занятие снова.
Брагин присаживается на бугорок, поросший выжженной солнцем травой, закуривает свою неизменную трубку и не без любопытства наблюдает за Голиковым. Ефрейтор трудится буквально в поте лица. Не оборачиваясь и не обращая ни на кого внимания, он все бросает и бросает в отверстие рамки свой увесистый пакет, отступает от нее все дальше и дальше, пока не начинает промахиваться. Тогда Голиков снова возвращается к позиции, с которой не только добрасывал пакет до рамки, но и безошибочно попадал в нее. Отметив эту дистанцию колышком, он промеряет расстояние шагами и тут только вытирает пот, обильно струящийся по его загорелому лицу, и осматривается по сторонам.
— Что это вы за цирк тут устроили, Голиков? — спрашивает его старший сержант, кивнув на шест с рамкой.
— Тренируюсь, — коротко отвечает Голиков, оправляя гимнастерку и застегивая воротник.
— Надеетесь, значит, попасть без промаха?
— У меня тут все рассчитано до тонкости, так что надеюсь, — самоуверенно заявляет ефрейтор. — Проклятый дзот этот я сам лично изучил в бинокль. К тому же расспрашивал саперов, которые уже побывали возле него. Размер его амбразуры и высота ее над землей выдержана мною в точности.
— Вы, значит, считаете, что главное — это точно угодить в амбразуру? — хитро прищурясь, спрашивает старший сержант, часто попыхивая своей трубочкой. — А не знаете вы разве, что уже попадали в нее и другие саперы?