Покаяние

1 сентября 1965 года я стал студентом–первокурсником отделения японского языка Дальневосточного государственного университета.

В аудитории я присмотрелся к тем, кто в беспощадной схватке наделённых властью людей с толстыми портфелями и кошельками пробил своему отпрыску место на студенческой скамье рядом со мной.

Счастливчиками оказались Пётр Григоренко, Юрий Кужель, Владимир Павлятенко, Константин Скакун, Владимир Кучук, Виктор Совастеев, Борис Шенвальд, Владимир Глущенко, Алексей Клименко и ещё две девушки, фамилии которых, к сожалению, не припомню. Одна из них невзрачная и бледная как моль. Другая — яркая, броская красавица–блондинка, стройная и неприступная как статуя.

Из них только один Совастеев, простой парнишка из Уссурийска — золотой медалист поступил ценой десятилетней школьной зубрёжки. Остальные — все без исключения — протеже. Например, отец Алика Клименко в то время был начальником Приморского управления КГБ. Павлятенко оказался сынком сахалинского туза из облисполкома. У Кучука папа был крупным военачальником в Дальневосточном военном округе. Красавица–блондинка — дочь одного из бывших партийных вождей Приморского крайкома КПСС. Мать Владимира Глущенко работала зубным врачом в штабе ВВС Тихоокеанского флота, лечила там генералов–авиаторов, заодно нашёптывала на ушко одному–другому похлопотать за сына. «Лохматые руки» нашлись у Григоренко, Кужеля, Шенвальда, Скакуна и неприметной девчонки.

Большинство из них сторонились студентов–выходцев из простых семей, избегали общения с ними. Напыщенные прыщи–очкарики расхаживали в дорогих японских костюмах фирмы «Канэбо», размахивали супер–элитными «дипломатами» и «кейсами», как называли обтянутые замшей чемоданчики с шифрами–замочками. Сверкали бисерными галстуками, небрежно повязанными на белоснежных нейлоновых сорочках, блистали лакированными югославскими туфлями.

От этих пижонистых выбражуль я держался подальше. Ещё во время вступительных экзаменов подружился с Вовкой Глущенко. Высокий, интеллигентный, красивый парень нравился сдержанностью, серьёзностью, рассудительностью, надёжностью. Он уже успел немного поучиться в Московском военном институте иностранных языков, где изучал индонезийский. Что–то у него там не пошло, Вовку выперли, о чём он нисколько не сожалел. Мы подолгу гуляли по вечернему Владивостоку, строили планы, рассуждали, находя между собой много общего. Особенно, наши интересы совпадали во взглядах на хорошеньких женщин. Неторопливые беседы о любви, браке, семейных отношениях и значении секса в этих насущных вопросах часто заканчивались практическим завершением теории знакомств. Глущенко, как истый джентльмен, подражая литературным героям вестернов, приподнимал край шляпы, представлялся симпатичным незнакомкам:

— Фрэнк… А это мой друг Хуго.

Откуда, из какого романа Глущеко вычитал эти имена, не знаю. Какая мне разница? Хуго так Хуго… Я кланялся кивком головы. Далее следовало несколько фраз на раскатисто–звучном индонезийском. Такое галантное поведение производило впечатление на неискушённых молоденьких продавщиц, официанток кафе «Пингвин» и даже более опытных дам городского телеграфа, не избалованных правилами хорошего тона.

Девицы неподдельно смеялись, и тут жестом фокусника Вовка запускал пальцы в нагрудный карман жилета и вынимал билеты в кино.

— Я не спрашиваю, дамы, что вы делаете сегодня вечером, потому что знаю: мы идём с вами в «Голубой зал» кинотеатра «Комсомолец».

«Дамы» с напускной скромностью смущённо краснели и… соглашались. После фильма свидания продолжались в квартирах подружек. Глущенко притаскивал громоздкий катушечный магнитофон «Айдас», что в значительной мере повышало наш общий имидж в глазах очаровательных простушек. Записи у моего приятеля тоже были модерновые. Не «Калинка–малинка». Песни Адриано Челентано, Мирей Матье, Джона Леннона и Пола Маккартни из рок–группы «Битлз», Ирвицы Шерфези, Шарля Азнавуи, Джо Дассена и других звёзд зарубежной эстрады. Плёнки часто рвались. Мы склеивали их уксусом, что не мешало сближению в медленном танго под негромкое звучание волнующей музыки и мигающий разноцветный свет.

«Айдас», модные шляпы, жилеты и красотки, которым нравятся прилично одетые молодые люди, появятся у нас позже. Пока же мы шлындали в выходные дни в поисках случайного заработка. До первой стипендии было далеко, и мы были рады устроиться посудомойщиками, грузчиками, дворниками, чтобы иметь в кармане хоть копейку денег. Приближалась зима, следовало подумать об одежде и обуви, и если Вовка Глущенко мог рассчитывать на помощь матери, то мне приходилось надеяться только на самого себя.

В этот трудный месяц студенческого становления я получил неожиданный денежный перевод на пятьдесят рублей от земляка–новосибирца Игоря Ставицкого. По его инициативе экипаж К-136 собрал небольшую сумму и прислал мне, чем помог моему существованию на первых порах. Никогда не забыть мне той бескорыстной помощи боевых товарищей–подводников.

Стоял сентябрь.

Владивосток нежился в тепле золотой приморской осени. На трамвайной остановке мы читали объявление, сорванное Вовкой с забора. Оно гласило: «Требуются маляры для покраски склада на 36‑м причале».

— Слушай, Хуго, сдаётся мне, это то, что нам нужно, — выразив на лице мыслящую физиономию, заключил Вовка.

— Да, Фрэнк, — тем же тоном подтвердил я. — Кажется, на этом складе проблемы, где найти подходящих парней, умеющих держать в руке кисть.

— В таком случае, Хуго, двинем стопы на 36‑й причал.

Подковки курсантских сапог несостоявшегося военного атташе в Индонезии Вовки Глущенко высекали искры из асфальта тротуара. Застиранные бриджи, полинялая гимнастёрка с зелёными следами погон, пилотка, засунутая под ремень, придавали ему вид бравого солдата Васи Тёркина, демобилизованного из армии.

Я выглядел не менее экстравагантно: флотские чёрные суконные брюки, ботинки с крючками и уже известная полосатая тенниска навыпуск с выглядывавшими из–за отворотов полосками тельника. Если к нашим нарядам прибавить гордость студентов–японистов, ещё не изучивших ни одного иероглифа, но уже мысленно гулявших по токийской Гиндзе, то представление будет полным. Приобнявшись, два закадычных друга брели вниз по улице Первого мая, спускаясь на берег бухты Золотой Рог, на Комсомольскую пристань. Отсюда паромы и морские трамваи, завывая сиренами, отходят на острова Русский и Попова, в бухты Диомид и Анна, на полуостров Голдобина, в Находку и другие порты Приморья.