Покаяние

— Как это? Чем поможем?

— Гарпуном! Чем же ещё?!

Обыденное спокойствие, с каким были произнесены эти слова, неприятно отозвались в моей душе. Мне казалось подлым предательством подойти к лежащим на поверхности кашалотам, ищущим спасения в тесном кругу сородичей, и выстрелить им в спину. Но Курганович, по привычке широко расставляя ноги, уже пошёл по переходному мостику на бак к пушке. Прыгая перед ним и виляя хвостом, радостно лает Светка. Старший механик Чупров, пыхтя трубкой, проверяет лебёдку. Радист Петрович возится с радиобуем. Боцман Ануфриев и несколько матросов облокотились о планширь в ожидании выстрела.

И он прогремел. Трудно промазать в груду китовых тел, образовавших широкую бугристую гриву. Гарпун ударил в ближнего кита, пробил ему хвостовой позвонок и вонзился в спину другому. «Робкий» не успел отработать винтом задний ход, наехал форштевнем на раненых китов, двиганул их, и они ушли в воду, потащили левоблочный линь за собой. Евгений Кузнецов — помгарпунёра — уже зарядил пушку новым гарпуном, подвязал к нему правоблочный линь. И Курганович опять танцует у пушки, крутит стволом, выбирает в стаде кита покрупнее. А кашалоты — вот они! Лежат перед носом китобойца серыми глыбами, колошматят хвостами по воде, с шумом выдыхают из себя парообразные фонтаны. Выбирай любого — не промахнёшься! Мгновение — и на мушке прицельной планки самый большой кашалот. Бах! Ещё один кит на лине правого блока. Такого прецедента за всю путину не было: враз на двух линях три загарпуненных кита!

Ну, и началось! Левые киты занырнули вправо. Правый кит ушёл влево. Потом киты метались то в одну, то в другую стороны. Лини перепутались, перекрутились. Старший механик Чупров, управляя лебёдкой, ужасно ругался, с опаской поглядывая на звенящие от напряжения тросы. Лопнут — молниеносно хлестнут по чём попало, тут и до беды недалеко. На одном китобойце так и было: перебило матросу ногу лопнувшим линём.

— Жадность фраера сгубила, — негромко заметил моторист Стукалов. Павел Иванович услышал, нахмурился, как всегда, сдержанно, спросил:

— Кто здесь фраер, хотел бы я знать? Капитан, гарпунёр или все, кто пришёл сюда заработать — фраера? И жадность ни при чём. Азарт охотника — другое дело.

В разных местах виднелись мачты китобойцев. Раздавались выстрелы. Всплесков и фонтанов было ещё много, но стада кашалотов, напуганные людьми больше, чем касатками, начали распадаться, расплываться, и к вечеру только редкие фонтаны чуть заметными струйками пара виднелись вдали.

Мы проволындались с теми тремя китами до самой темноты. На «флаги» их не поставили, а принайтовали цепями к бортам и поволокли к «Славе». На плавбазе немало подивились тому, что «Робкий» в столь удачливый промысловый день взял всего трёх китов. Рация на мостике голосом секретаря парткома Каурых прохрипела, в пример поставила экипаж «Разящего», добывшего двенадцать китов.

Когда мы, отдав кашалотов в слип плавбазы, начали отходить от неё, кто–то с «Разящего», ожидавшего очереди на сдачу, крикнул в мегафон:

— Эй, на «Робком»! Что, сробели? Учитесь у «Разящего»!

— Чья бы корова мычала, а ваша бы молчала! — не остался в долгу боцман.

И то верно. Госплан по тоннажу добытых китов за время путины «Робкий» перевыполнил ещё в прошлом месяце, и на доске показателей соревнования прочно удерживал вторую строку, уступая лишь «Властному».

Однако, следующий день китобойного промысла внёс свои коррективы в трудовые будни экипажа «Робкого». Результаты их были плачевны для судна, но в народе говорят: «Что ни случается — всё к лучшему!». Случилось. Но к лучшему ли?

А было так…

В то дождливое утро я тянул в постели последние минуты перед утренней вахтой, когда звонки колоколов громкого боя возвестили о начале китовой охоты. В суматошном топоте ног на палубе, бухающих сапогами у меня над головой, я безошибочно определял каждого: за долгие месяцы путины научился распознавать на слух шаги всех китобоев «Робкого». Вот прошаркал подошвами помощник гарпунёра Кузнецов, а это протарахтел подковками боцман Ануфриев. Легко пробежал матрос Филинов. Тяжело протопал рулевой Безбородько. Прошагал к лебёдке старший механик. Ну, а это уже по мою душу громыхнула дверь кормовой переборки: стуча каблуками по ступенькам трапа устало спускается электрик Карпушин — солидный мужчина в летах, ветеран китобойного промысла. Идёт будить меня на вахту. Сейчас распахнёт дверь каюты и, не входя, гаркнет:

— Подъём! Кому тянемся? Живо на вахту!

Так и есть. Дверь открылась, но рявканье Карпушина я опередил быстрым соскоком с койки. Быстро умылся, глядя на своё отражение в зеркале: не может быть! Я ли это?! Чёрные усы и борода, наполовину закрывшие лицо, ожерелье из акульих зубов на шее, длинные, давно не стриженные волосы под шляпой с закрученными по–ковбойски полями. Из нагрудного кармана флотской рубахи–голландки торчит отвёртка. Кривой нож с рукояткой из кашалочьего зуба болтается в кожаных ножнах на широком ремне, сплетённым из капроновых ниток и украшенным затейливым орнаментом. Брюки–джинсы в обтяжку и яловые сапоги с подвёрнутыми голенищами–ботфортами завершают наряд, Неужели это тот самый модный джентльмен, пришедший на пирс рыбпорта в поисках «Робкого»?

Удивляясь переменчивости судьбы, я поднялся наверх, где всё уже было подчинено одной цели: настичь огромного, старого кашалота, умудрённого за свой долгий век частыми встречами с жестокими железными врагами, не знающими пощады. Не один раз уходил он от убийственного преследования, случалось, получал гарпуном по спине, но всё труднее стало выживать ему в океане, слишком много развелось охотников на него. Многое повидал на своём веку замшелый бродяга, поимевший немалый опыт в смертельных встречах с китобоями. Не подпускал на выстрел, «давал хвоста», уходя на глубину, и всегда выныривал далеко за кормой. Таких застарелых кашалотов–одиночек, как я уже говорил, китобои называют «богодулами». Пока мы разворачивались, он успевал как следует надышаться и вновь исчезал под волнами. На полных оборотах винта мы устремлялись к нему, дразнившему нас мощными, размеренными фонтанами. Казалось, ему нравилась игра «в поддавки», и наблюдая за выкрутасами кита, мы молча гадали, у кого раньше сдадут нервы: у нашего капитана, у гарпунёра или кашалоту первому надоест бегать от нас и он уйдёт одному ему ведомым путём.

Смутно блестела вода с нависшим над ней утренним туманом. Его клочья редели, открывая пенные волны, и тогда впереди можно было увидеть фонтан, периодически взметающийся парообразным облаком.