Вальтер де Монреаль был похоронен в церкви св. Марии Арагельской. Но зло, которое он сделал, пережило его! Хотя толпа роптала против Риенцо за то, что он позволил этому известному разбойнику свободно жить в Риме, но едва он был казнен, как она начала выказывать сострадание к предмету своего ужаса.
Предательство Монреаля мало было известно, страх от него был забыт, и из воспоминаний о нем в Риме осталось только восхищение его героизмом и сострадание к его смерти. Судьба Пандульфо ди Гвидо, который был казнен через несколько дней, возбудила еще более глубокое, хотя и более спокойное чувство против сенатора. «Он некогда был другом Риенцо!» — сказал один. «Он был честный, правдивый гражданин!» — прошептал другой. «Он был ходатаем народа!» — проворчал Чекко дель Веккио. Но сенатор решился быть непреклонно правосудным и смотрел на каждую опасность для Рима, как прилично римлянину. Риенцо помнил, что всякий раз, когда он прощал, это служило только усилению злобы.
Рассматривая беспристрастно поведение Риенцо в этот страшный период его жизни, едва ли возможно осуждать его хоть в одной ошибке с точки зрения политики. Излечась от своих недостатков, он уже не выказывал ненужной пышности и упоенной гордости. Он думал только обо всех нуждах Рима. Неутомимо трудясь, он надзирал, приказывал, распоряжался всем в городе и в армии, в войне и в мире. Но его слабо поддерживали, а те, которых он привлекал к делу, были вялы и летаргичны. Но его оружие было счастливо. Замок за замком, крепость за крепостью сдавались наместнику сенатора, и с часу на час ожидалось падение Палестрины. Ловкость и искусство Риенцо всегда поразительно выказывалось в трудных обстоятельствах, и читатель не мог не заметить, как явно обнаружились они в освобождении им себя от опеки чужеземных наемников. Казнь Монреаля и заключение его братьев в тюрьму навели внушительный страх на душу солдат-бандитов.
Несмотря на свое опасное положение, на свои подозрения и страх, он не запятнал своего строгого правосудия никакой неумеренной жестокостью; Монреаль и Пандульфо ди Гвидо были единственными политическими жертвами его. Если, по правилам мрачного макиавеллизма итальянской мудрости, смерть этих врагов была не справедлива, то не в сущности самого дела, а в, способе совершения его. Владетель Болоньи или Милана избежал бы огласки, возбуждаемой эшафотом, и кинжал или яд — более безопасные орудия — заменили бы топор. Но при всех недостатках, действительных недостатках Риенцо или приписываемых ему, ни один акт гнусной и злодейской политики, которая составляла науку более счастливых правителей Италии, не был употреблен для своего честолюбия или для ограждения безопасности последнего из римских трибунов. Каковы бы ни были его ошибки, он жил и умер, как прилично человеку, лелеявшему несбыточную, но славную надежду возвратить гений древней республики испорченной и трусливой черни.
Из окружавших сенатора лиц усерднее и уважаемее всех был Анджело Виллани. Достигнув высокого положения в государстве, Риенцо чувствовал как бы возвращение юности в удовольствии видеть возле себя человека, имевшего право на его благодарность. Он любил и доверял Виллани, как сыну. Анджело никогда не отлучался от него, исключая сношения с различными народными вождями в разных частях города. И в этих сношениях его усердие было неутомимо; оно, казалось, даже вредило его здоровью, и Риенцо ласково высказывал ему это, когда, очнувшись от своей задумчивости, замечал его рассеянный взгляд и зеленую бледность, которая заменила блеск и цвет юности.
На эти выговоры молодой человек отвечал неизменно одними и теми же словами:
— Сенатор, я должен выполнить одно великое дело, — и при этих словах он улыбался.
Однажды Виллани, оставшись с сенатором наедине, сказал ему довольно неожиданно:
— Помните ли вы, синьор, что под Витербо я так отличился в деле, что даже кардиналу д"Альборносу угодно было заметить меня!
— Я помню твою храбрость хорошо, Анджело; но к чему этот вопрос?
— Синьор! Беллини, капитан капитолийской стражи опасно болен.
— Знаю.
— Кого монсиньор думает назначить на этот пост?
— Конечно, лейтенанта!
— Как! Солдата, который служил у Орсини!
— Это правда. Ну, так Томаса Филанджери.
— Превосходный человек; но не родственник ли он Пандульфо ди Гвидо?
— Как, разве родственник? Об этом надо подумать. Уж нет ли у тебя друга, о котором ты хочешь хлопотать? — сказал сенатор улыбаясь. — Кажется, ты к этому ведешь разговор.
— Синьор, — возразил Виллани, покраснев, — может быть, я слишком молод, но этот пост требует не столько лет, сколько верности. Должен ли я признаться? Я более расположен служить вам мечом, нежели пером.
— Неужели ты хочешь принять эту должность? Она не так важна и выгодна, как твоя, и ты слишком молод для того, чтобы управлять этими упрямыми умами.
ebooksa