– Да, но Руссо не говорил о массовых казнях и прочих дикостях.
– Ну и что? Мы уже достаточно выросли, чтобы быть чуточку жестокими.
– Вы намекаете на то, что без му
– Именно так, сеньоры.
У подножия статуи Генриха Четвертого они поравнялись с патрулем французских гвардейцев. Фонарь на ограде освещает синюю форму и солдат, дремлющих прямо на ступеньках. Один из них, вооруженный ружьем со штыком, подходит к ним, бегло осматривает всех троих и возвращается на свой пост, не произнеся ни слова. «Добрый ночи», – успевает сказать ему адмирал, поднеся руку к треуголке.
– Вы искренне верите, – продолжает Брингас, – что достаточно доставить «Энциклопедию» в Академию, напечатать словари и все прочее, и народ, получив эти книги и все то, что они символизируют, постепенно станет счастливым?
– У адмирала, может, и есть сомнения, – соглашается дон Эрмохенес, – однако я в этом убежден полностью.
– А вот я нисколько! Нация, у которой есть свои ремесла, искусства, философы и книги, не обязательно удостаивается при этом лучших правителей. Она бы и дальше отлично просуществовала под той же самой пятой. Просвещенная тирания, какой бы просвещенной она ни была, не перестает быть тиранией… Нам предстоит покончить с этим, уничтожить на корню. Стереть с лица земли противников прогресса. Поотрывать им всем головы!
– Правда? А как? – с холодной вежливостью любопытствует адмирал.
– Сперва привлечь на свою сторону нынешних членов правящего класса, просвещенных по велению сердца или ради моды, а затем, добившись свержения монархии, устранить их.
– Ух ты! А это как?
– Да очень просто: истребить, и дело с концом.
Дон Эрмохенес в ужасе крестится:
– Боже…
– Вы этого желаете Франции? – любопытствует адмирал. – И Испании, я полагаю, тоже?
Брингас неумолим.
– Я желаю этого всему миру. И Франции, и Китаю… Единственная дорога к общественному процветанию – кровавая баня, которая предшествует омовению истиной.
– Вы хотите сказать, что тех, кто не пожелает быть счастливым, заставят с помощью хлыста?
– Приблизительно так. Хлыст – отличный способ донести истину.
– А в чьих руках будет этот хлыст?