— Кях-то?
И это «кях-то» было похоже на звук, который издают подавившиеся кошки.
Тогда я придерживаю его, потом вдруг отстраняю, становлюсь пред ним, как внезапно выросший враг, и ударяю, как пощечиной, последней и страшной правдой:
— Ты!
Он откидывается назад, поднимает левую руку: так заслоняются от удара!
Но я доканчиваю:
— Да, ты! Ты — предатель! И ты — осужден!
Он молчит.
Тень предателя на снегу предательски обнаруживает дрожь в его коленях.
И это — Варташевский, это — наш храбрый, наш безукоризненный и светлый Константин! Он дрожит!
— Маски сорваны! — повелительно кричу я. — Ты должен умереть!
Варташевский делает два шага назад, останавливается, скрещивает руки.
Я слышу нежданное, потрясающее, ужасное признание.
Константин медленно выговаривает:
— Стреляй!
Я крепко сжимаю рукоятку среднего маузера, я слышу, как тяжко и часто дышу. Мне больно, пустынно и тоскливо.
О, если бы он оправдывался! Но он доканчивает:
— Я заслужил этот конец.
Глухим, раздавленным голосом он произносит последнюю фразу:
— Передай моим товарищам, что я не так виноват, как они думают. Стреляй!