Леший

– Бегом! Бегом! – торопил я людей, махая руками. В халатах спешили к машине, таща за собой носилки.

– Быстрее! – орал я, войдя в раж. Врачи, не раздумывая, подчинялись. Чачин уже лежал на носилках, когда один, нащупывая пульс, поднял руку. Он просил тишины. Ему это было необходимо для решения профессионального вопроса: «Скорая помощь» покойников не возит.

– Пульс слабый, – вымолвил, наконец, доктор. – Едем. Мы его теряем…

Носилки с Чачиным поднесли к машине «Скорой помощи», воткнули через заднюю дверь в гнезда, хлопнули дверьми и полетели в гору. Я остался один на один с пятерыми мужиками, трое из которых оказались в форме. В руках у них чернели короткие автоматы. Двое, в штатском и с папками в руках, спешили наперерез. У них была куча вопросов ко мне, но я опередил их.

– Полковник милиции, – сурово произнес я, протягивая в развернутом виде в самые глаза глянцевое удостоверение. – Остальное на месте, товарищи. «Штатские» согласно кивнули.

Я сел в машину и тихо тронулся, однако в гору машина у меня вновь набрала скорость, так что товарищи сразу отстали. Едва ли они волновались: на месте полковник все объяснит. Машина пересекла улицу Кирова, повернула влево, потом еще раз влево, вновь пресекла улицу Кирова и вернулась к реке по параллельной улице. Еще раз налево, и она уже вновь на мосту. Она словно сама катала меня только что по вечернему городу, а не я крутилу баранку, норовя открутить напрочь. Не открутил. Машина по-прежнему послушна. У поста ГИБДД я снизил скорость, тихо прошел мимо.

Будка скрылась из вида, и машина вновь пошла на пределе возможностей. Я не жалел этот механизм. Пусть его другие жалеют. Солнце спряталось, а впереди еще оставалось не менее пятидесяти километров пути, из которых четырнадцать – галечником и бездорожьем.

В Моряковке я притормозил у магазина со странным названием «Голубой Дунай» и купил в нем целый пакет продуктов. Это был хлеб и консервы. «Запас еще никому не мешал. Не помешает и мне, – думал я сосредоточенно. – К тому же еще неизвестно, когда придется возвратиться из неожиданной командировки…»

В машине я оглянулся назад: в темноте на заднем сиденье лежал окровавленный лопух. Чачин держал его, прижимая к раненому боку. Он не хотел испачкать сиденье.

«Ты выиграл, Никита, – звенело у меня в голове. – Сделай их всех! Оптом и в розницу… Верь мне… Сейчас мне трудно врать…»

Выехав из поселка, я выбросил скомканный лопух. Кровь на нем еще не успела засохнуть. На сиденье виднелось кровавое пятно. Пальцы щелкали по кнопкам телефона. Надо было узнать о состоянии Чачина. «Скорая помощь» сообщила адрес больницы и номер телефона.

– Оперируют, – произнесла дежурная медсестра приемного покоя. – Остальное мне неизвестно. Звоните часа через четыре, а лучше – к утру, – и отключилась.

На третьем километре я свернул с гравия на заброшенный проселок и углубился в лес, собираясь подобраться к Иштану с южной стороны. Нельзя появляться в деревне.

Старая дорога заросла мелким осинником. Про нее забыли с момента отсыпки новой. Сколько же по ней пробежало конских копыт и человеческих ног, а также козьих, овечьих и коровьих? На кедрах до сих пор видны отметины тележных осей. Дорога так и осталась продавленной по колеям с довольно большим возвышением посередине. Этот хребет тянулся почти постоянно. Дорога заросла мхом и подлеском. Машина могла сесть на брюхо, после чего пришлось бы двигаться известным способом – на своих двоих, таща на себе груз, в абсолютных потемках. Поэтому я двигался, пропуская колею между колес. Осинник упирался в бампер, скреб днище и выскакивал позади, стараясь выпрямиться, но это у него получалось лишь наполовину. Деревца по-прежнему стояли наклоненными. Через неделю выпрямятся. Мне нужен был последний лог – тот самый, от которого шло ответвление к Бариновой горе. Местность была знакомая, и это успокаивало. Главное – не проткнуть бы сучком радиатор и не разбить на пнях масляный поддон.

«Хантер» уперся в лог. Трясучий мост. Здесь так трясло на лежащих поперек бревнах, что возницы обычно слезали и шли рядом. Мост обомшел и тоже ощетинился прутьями. Без рывков я вошел на него – было некогда рассуждать – и тихо вышел с другой стороны. Сразу же за мостом от дороги шло ответвление – так себе, тропа лосиная, чтобы можно было таежному жителю подойти позади к деревне, нанюхаться вдоволь дыма из труб и вновь уйти восвояси.

Я повернул именно сюда. С кедров тянулись в разные стороны сучья. В свете фар они казались при движении живыми. Длинные тени деревьев обегали машину по бокам и пропадали сзади. Под тяжестью машины громко щелкал валежник, и все так же скреб по днищу кустарник. Брошенная дорога. Покосы здесь тоже брошенные. Копна сена у дороги – это лишь как приятное исключение. Не копны здесь накашивались – стога.

Дорога вскоре резко пошла вниз. По обочинам стояли теперь лишь ели и пихты. Они были все теми же. Они медленно растут и почти не изменились. Не будь их, местность была бы неузнаваемой. Я остановился, включил пониженную передачу и продолжил путь, едва двигаясь. Дизель работал без нагрузки. Впереди темнела лощина. Я прибыл на место. Двигаться дальше не было смысла, поскольку на ключевых постах, возможно, уже стояли чужие люди.

Небольшой затравеневший участок земли. Отсюда в разные стороны расходились сразу четыре пути, один из которых едва ли пригоден для езды на автомашине – слишком крут. Когда-то с него катались на санях и лыжах. Лощина, незаметно опускаясь, выходит к реке – как раз туда, где течет ручей да временами ползает в изуродованных берегах наемный крейсер господина губернатора.

Я сдал назад и остановился между пихт. При необходимости, отсюда можно добраться в деревню. Для этого нужно повернуть налево и подняться взвозом метров на триста. Едва ли там успели вырасти непроходимые дебри.

Всё! Приехали. Под колеса не угодил даже трухлявый пень. Такое случается раз в жизни. Дверные стекла были подняты: не хотелось, чтобы кровососущие раньше времени дырявили кожу. Выключив двигатель, фары и подфарники, я сидел, прислушиваясь к звукам леса. Осязаемая тьма. Она налипла вокруг, проглотив и меня, и машину, и деревья.