Агент СиЭй-125: до и после

– Потому что в палатах нет места, – каждый раз получала я один и тот же ответ.

Кто-то был даже так добр, что объяснил: нужно повторить анализ крови через двенадцать часов после первого, то есть в полдень. Видимо, все ждали этого, а засунуть меня было некуда, ну и объяснять незачем – много знать вредно.

Недоумение, досада и возмущение постепенно превращались в гнев. К счастью, в восемь часов поменялась смена. Для медицинского персонала, дежурившего ночью, это было поистине редкой удачей, поскольку к этому моменту чувство праведного гнева достигло своего пика, благодаря чему я стала намного меньше ощущать боль в сердце и была готова на всё. При виде молодого врача с признаками интеллекта на лице я бодро вскочила с койки и высказала ему всё своё негодование. Он, видимо, тоже почувствовал, что не всё тут ладно.

– Подожди, я посмотрю твои бумаги, – сказал он. Это прозвучало многообещающе и гуманно! Через пять минут он пришёл и сообщил, что результат моего анализа перепутали с чьим-то другим, и мой тропонин был нормальный, так что я могу идти домой. Прямо как у Зощенко: «оказалось, это у них умер кто-то другой, а они почему-то подумали на меня». Я до сих пор подозреваю, что мне приписали тропонин моего соседа. Возможно, что его выписали и услали домой с безупречным результатом моего анализа. Но тогда это меня не волновало, главное, что, неожиданно вылечившись от инфаркта, я наконец-то собралась идти домой. Однако вырваться из этой замечательной больницы оказалось совсем нелёгким делом. Какой-то тип – то ли главный врач, то ли администратор, должен был подписать мои бумаги. Это был испаноговорящий мужчина лет пятидесяти, проявлявший поразительную степенность в вопросе моего выписывания. Он заставил меня прождать более двух часов у двери своего кабинета, а сам в это время выходил, заходил обратно, шутил, болтал с медсёстрами, старательно делал вид, что меня не замечает, говорил: «Подожди, подожди, всё хорошо».

Он явно наслаждался тем, что мучил меня, видимо, ему было обидно, что с инфарктиком получилась накладка. Я хотела просто оставить и уйти, но решётка была закрыта и зорко охранялась полицейскими. Короче говоря, только к одиннадцати часам утра я попала домой. Всеобщей радости не было предела. Вечером я испекла бисквитный торт с киви и на следующий день понесла его на работу, чтобы отметить быстрое выздоровление.

Сослуживцы отведали мой тортик с огромным удовольствием, а босс к концу дня вызвал меня к себе в кабинет, закрыл за мной дверь, сел и строго на меня уставился. В Америке так обычно делают, когда кого-то увольняют с работы или, как минимум, чем-то серьёзно недовольны и собираются сообщить о выговоре с занесением в личное дело. Я, честно говоря, даже немного удивилась – он всегда относился ко мне хорошо, в последнее время я закончила солидный проект, принесший компании большую пользу, так что я не ожидала ничего плохого, и поведение его меня несколько озадачило.

– Я не понимаю, как человек с твоим интеллектом мог оказаться в больнице St. Gregory? – помолчав немного, выдал он.

Я попыталась ему объяснить, что мне всего лишь нужно было убедиться, что нет ничего серьёзного, сказала, что не собиралась ни от чего лечиться и что неужели для этого нужно ездить в один из лучших госпиталей мира… Убедить его я не смогла и поняла, что репутация моя как человека с интеллектом сильно пошатнулась и восстановить её будет можно (да и то, разве что частично), только написав много новых километров кода. Так что я взялась за дело с лёгким и здоровым, хотя и аритмичным сердцем.

ГЛАВА 6

ПЕРВЫЕ ШАГИ В ГИНЕКОЛОГИИ

Ещё несколько лет тому назад громогласное употребление таких слов, как яичники, грудь или матка, даже в самом нейтральном контексте вызвало бы во мне некоторое смущение. Всё же, думаю, что при большом старании у меня получилось бы, но, разумеется, только не в применении к себе. В Советском Союзе, тем более – в среде, где я росла, это было не принято. Как тут не вспомнить знаменитую фразу из первого «перестроечного» телемоста между СССР и Америкой. «В Советском Союзе секса нет!» – прозвучало на весь мир.

Прожив в Америке какое-то время, я сделала огромный скачок в приобретении навыков обсуждения различных табу. И сегодня, когда я приезжаю в Ереван и там, всё ещё не без труда, пытаюсь блеснуть своим прогрессом, реакция людей, смущённо улыбающихся и отводящих свой взгляд в сторону, напоминает мне о том гигантском пути, который мне то ли пришлось, то ли удалось преодолеть.

А путь мой начинался так. В Америке я всегда работала в окружении людей в возрасте от двадцати до пятидесяти лет. В основном это были мужчины. Как и предполагает возрастная категория, все они или были уже женаты, или женились на моих глазах, или собирались жениться, или, на худой конец, просто с кем-то встречались. Соответственно, часто у сослуживцев появлялись дети. Когда в семье должен был родиться ребёнок, будущий счастливый отец, конечно же, много об этом думал и обычно делился со своими сослуживцами обо всех волнующих его событиях, то есть обсуждал с нами каждый момент девятимесячной беременности своей жены. Я в мельчайших деталях знала, с какой скоростью должен расти живот, сколько миллиграммов веса в день кто прибавляет, кого как долго, в какое время суток и конкретно от чего тошнит, как делают амниоцентез, какого размера шприц, какое обезболивание и кучу другого – удивить меня было трудно.

Но в один прекрасный день меня всё же удалось шокировать. Произошло это, когда счастливый отец (за ходом беременности его жены зорко следил весь отдел) примчался на работу через неделю после рождения сына и повёл подробнейший рассказ о том, сколько сантиметров было раскрытие шейки матки у жены на момент первого приезда в больницу, и что схватки были сильные, но раскрытие недостаточное, и посему их послали обратно домой; потом дома из неё что-то вылетело (тут подробнейшее описание того, что именно вылетело, конкретно – откуда, и в тончайших деталях: цвет, размер и фактура); потом они снова поехали в больницу; потом раскрытие было так ничего, всё ещё не достаточное, чтобы рожать, но достаточное, чтобы сделать обезболивающий укол в позвоночник; потом всё уже было легче; потом раскрытие стало нормальным; потом ей сказали: «Push!», а ему поручили считать до десяти, чтобы она в это время делала push, и как он считал до десяти, а она делала push, и как появилась голова с волосами (он, конечно, сказал, где), и как потом было трудно, потом легко, потом что-то разрезали, потом зашили, и какой был в результате прекрасный ребёнок. В этот момент мы все (толпа слушающих мужчин и я) облегчённо вздохнули.

На этом подробности, конечно, не кончились. Жена долго и обильно после этого кровила, сильно болела грудь, ребёнок нехорошо сосал, пришлось прибором сцеживать молоко, но потом ребёнок научился, и всё получалось здорово, но через три недели жена решила, что сон важнее и перестала кормить грудью, и это хорошо, потому что сейчас все спят лучше.

Столь образный рассказ в ролях и весьма интимных деталях в первый раз меня шокировал, но после раза седьмого я привыкла. Дело в том, что у меня была хорошая память, и всё услышанное я запоминала надолго (до сих пор помню!), тем более, если это была единственная информация, известная мне об этих людях. В результате получилось так, что когда это делали люди малознакомые, например из другого отдела, то я начинала идентифицировать и отличать их только по каким-то деталям эпопеи родов их жён. И несколько раз ловила себя на том, что когда мне говорили: «Тебя искал Джон из отдела тестирования», во мне тут же возникало стремление уточнить, кто же именно меня искал: «Интересно, это тот, у жены которого было три сантиметра при первых родах или тот, который говорил о пяти сантиметрах при вторых родах?»

Теперь, кажется, понятно, что ухо моё стало достаточно натренированным и адаптированным к гинекологическому лексикону, но употребление его всё ещё нуждалось в проведении кое-какой дополнительной работы.

К этому моменту за моими плечами был только один эпизод публичного произнесения слова, обозначающего некоторый женский орган. А произошло это вот как. Когда я гостила в Калифорнии у своей троюродной сестры, одна наша подруга долго болела, и как-то раз у неё случился сильный приступ. Мы повезли её в больницу, там ей всю ночь делали анализы и сказали, что у неё какая-то инфекция во влагалище. Влагалище по-английски – vagina. После этого приступа мы довольно долго лечили эту инфекцию, и слово vagina я заучила и запомнила хорошо. В той же Калифорнии меня как-то угостили напитком bloody virgin («кровавая дева»), который мне очень понравился. Слово virgin я тоже запомнила неплохо, но явно хуже, чем vagina. И вот как-то раз, когда я уже была в Бостоне в ожидании, что мой работадатель поменяет тип моей визы и я начну работать, меня пригласил на ланч один немолодой профессор фирмы IBM. Был красивый майский день, кафе и рестораны только-только выставили свои столики на улицу. Мы сидели в одном из таких уличных кафе во дворе гостиницы Charles River, настроение у меня было прекрасное, так как с плеч свалилась гигантская гора, и я от души наслаждалась этим расслабленным после большого напряжения состоянием. Подошёл официант и спросил, что будем пить. Тут я подумала, что могу позволить себе ещё раз попробовать напиток, который напомнит мне о прекрасных днях, проведённых в Калифорнии, и с довольным видом, вызванным как оригинальностью собственного выбора, так и возможностью блеснуть невероятными познаниями, небрежно бросила: «Безалкогольный bloody vagina, please». Я тогда еле-еле говорила по-английски и была безгранично горда своим заказом. Но почему-то вместо ожидаемого одобрения мой немолодой солидный компаньон и молодой растерянный официант моментально побагровели, опустили глаза и беспомощно молчали. Я, конечно же, решила, что они просто не знакомы с этим напитком (по всей видимости, исключительно калифорнийским), и взялась им объяснять, что это – томатный сок с сельдереем, лимоном и так далее. Тут профессор догадался (не зря же профессор, в конце концов!) и объявил, преодолевая неописуемое смущение, что я хочу bloody virgin; официант еле унёс ноги. Теперь была моя очередь краснеть, отводить глаза и подавлять распирающий меня хохот. Скоро официант припорхнул с bloody virgin, главное, безалкогольным. Вкусный был напиток.

Пожалуй, довольно долгое время этот эпизод был единственным в моей жизни, имеющим хоть какое-то отношение к области гинекологии, но и этому однажды настал конец.

Осенью 1997 года, собираясь переезжать из Бостона в Нью-Йорк, я уже ушла с работы, но могла пользоваться своей медицинской страховкой ещё тридцать дней. Так как я знала, что на новом месте в Нью-Йорке мне надо будет много работать, дабы должным образом зарекомендовать себя, я решила основательно подготовиться и проделать все необходимые медицинские процедуры до переезда: пойти на медосмотр, заказать очки, проверить зубы и так далее. На всё это у меня было меньше недели, так как между двумя работами я ещё собиралась съездить в Ереван, а по дороге на несколько дней остановиться в Вене и в Москве. Все билеты были куплены, и я спешила закончить дела, хорошенько поразвлечься и отдохнуть, чтобы в полную силу начать трудиться на новом месте.