Лэа не пришлось протискиваться сквозь толпу: она шла за масэтром Кэндом, и кадеты сами расступались, давая ему дорогу.
Она с грустью подумала, что ей никогда бы не добиться такой преданности и любви.
Кэррим закончил петь, откашлялся, промочил горло золотистой медовухой и хитро посмотрел на Лэа взглядом золотисто-медовых глаз.
– А следующая песня… – принц тряхнул черно-фиолетовой головой, отбрасывая волосы со лба. – Посвящается Лэа ун Лайт. Наемнице. Той, которую я чту больше всех…
Лэа хотела нахмуриться, крикнуть Кэрриму, что он несет чушь, разозлиться, развернуться на каблуках и убежать, но что-то во взгляде принца не дало ей это сделать.
Кэррим смотрел на нее с обожанием. С таким неподдельным восторгом, каким очень юные дети провожают закованных в сталь воинов.
Он ее боготворил? Мечтал быть похожим на нее?
Кэррим, Кэррим… как же ты заблуждаешься! Лэа поджала губы, услышав нежное пение принца:
Асент, что стоит на морском берегу,
Где ветер волною ловит волну,
Где краше девицы, чем солнечный свет,
Где золотом, вишней алеет рассвет.
Жила там когда-то девчонка одна,
В таверне хозяйство вела до темна,
Весною цветы собирала в полях,
И не было страха в лучистых глазах…
Но боли и страха вкусила сполна,
Она ведь девчонкой всего лишь была.
Убийца-наемник встал на пути,
И пала сестра от жестокой руки.