За линией Габерландта

22
18
20
22
24
26
28
30

Предположение оправдалось. На листе толстой слоновой бумаги, которая оборачивала весь рулон, я нашел объяснение. Вот оно слово в слово:

«Исполняя волю моего друга Николая Ивановича Зотова, высказанную им в разговоре со мной за пять недель до катастрофы, унесшей его жизнь, как и жизнь светлой подруги его - Марии Петровны Лебедевой-Зотовой, я, гражданин Оболенский Корней Петрович, собрал все бумаги покойного, вложил в них медальон Марии Петровны, даруемый ею своему сыну Петру, запаял архив в цинковую банку и ради сохранности, с согласия Ивана Порфирьевича Жука, моего хозяина и честного человека, заложил банку в стене камина в доме Катуйской фактории. Так велел сделать Николай Иванович Зотов. Он хотел, чтобы его бумаги, в которых описан многолетний опыт земледелия на Севере, попали непременно к тем людям, что приедут в здешние дикие места на долгое жительство, а не к пустым дилетантам, для которых его труд может представить лишь забавную находку.

Нашедшему архив погибшего Н. И. Зотова надлежит, буде он честный человек, разыскать Петра Николаевича Зотова и вручить ему память о матери - ее медальон; что же касается личного архива Зотова-старшего, то, по разумению моему, русский человек может использовать его для дела будущего освоения Севера на благо нашей отчизны.

Сам же я, потеряв силу и здоровье, удаляюсь на покой с надеждой найти этот покой на своей родине в Тамбовской губернии, куда и направляюсь, всецело вверяя себя капризной судьбе.

К. П. Оболенский.

Катуйская фактория,

год 1924-й, 4-го дня, месяца

июля по новому стилю».

Солнце уже склонилось к верхушкам замороженного леса, пуночки перестали летать с ветки на ветку и усаживались на ночлег, красноватый свет заката облил белую пустыню моря и небо стало сереть, когда наш обоз выехал из фактории, держа путь на совхоз. Я сидел в санях, закутавшись в тулуп, и раздумывал над происшествиями этого дня. Банка с бумагами лежала в ногах. Коробочка с медальоном отогревалась у меня в кармане. Ребята решили задачу со многими неизвестными очень просто. Они все взвалили на меня.

- Ты нашел этот клад, тебе и забота, начальник, - сказали они. - Ищи теперь парня, по имени Петро Зотов, и отдай ему, если найдешь, материнскую память. А бумаги читай. Зимой у нас дела немного, времени у тебя хватит. Может, и полезное что вычитаешь.

Находка не выходила у меня из головы. Что за Зотов? Какая катастрофа, когда, почему? И где его сын? Ответы я мог найти только в бумагах, которые лежали сейчас в цинковой банке у моих ног. Как хотелось скорее разобрать их, прочитать!

Мы ехали берегом замерзшего моря. Когда-то я думал, что все тайны, какие только встречаются людям на их пути, связаны с морем. Так, по крайней мере, писали во многих детских книгах, где обязательно встречалась находка, выброшенная на берег или подобранная с корабля героями романа. Конечно, моря и океаны занимают три пятых пространства на Земле и чего только не случилось за долгие века на обширной водной глади. Но если рассуждать по-другому, то на суше тайн все-таки должно быть больше: ведь люди-то живут, в общем, на земле, а не на воде. Где же больше следов их деятельности? Вот и эта тайна…

Но терпение и еще раз терпение!

Снова загорелись белым светом мохнатые зимние звезды, тихая ночь спустилась на безбрежное замерзшее море, на черный лес, и опять мы ехали шагом по обледеневшему извилистому берегу и слушали скрип полозьев, тяжелое дыхание лошадей и редкие крики бестолковой сойки в лесу, которая даже во сне оставалась верной себе и будоражила ни с того ни с сего устоявшуюся тишину ночной тайги. Я не заметил, как задремал, потом так же внезапно проснулся. Мы стояли около большого дома; с передних саней уже разгружали тюки. Я встал, расспросил, где живет директор, и на санях со своим ездовым покатил к нему доложить о приезде. Слезая с саней, я посмотрел на часы. Половина одиннадцатого. Директор, вероятно, еще не спал.

Шла тихая, звездная ночь 26 марта 1940 года.

Глава третья ,

почти целиком рассказанная самим Зотовым, дневник которого составляет основную часть бумаг, найденных в заброшенной фактории

Вы можете понять меня, если я скажу, что в первую ночь по приезде в совхоз спал очень мало.

Не много времени потребовалось, чтобы бросить в пустой комнате чемодан, развернуть постельный сверток и умыться. Директор проводил меня до квартиры, сонно улыбнулся, пожелал спокойной ночи и ушел, полагая, очевидно, что агроном с дороги сейчас же бухнется на постель и уснет.

Не тут-то было! Бумаги не давали мне покоя. Как голодный на хлеб, набросился я на них и уже в первые часы работы над архивом вытянул самую верхнюю ниточку из этого запутанного клубка - дневник Николая Ивановича Зотова. Было далеко за полночь, когда я кончил читать первые страницы. Часа в три, уже под утро, я почувствовал, что глаза окончательно слипаются, и, как ни интересен был текст, я не мог больше пересилить себя, отложил бумаги, опустил голову на подушку и в ту же минуту уснул.