Всемирный следопыт, 1929 № 05 ,

22
18
20
22
24
26
28
30

Железную дорогу провели здесь в четырнадцатом году. Тогда война закрыла балтийские и черноморские порты и у России оставался один выход в море — незамерзающий Кольский залив. Построили Мурманскую дорогу в один год. Эта необыкновенная быстрота стоила многого, и не даром здесь говорят, что «Мурманка» проложена не по шпалам, а по человеческим костям. Непривычные к полярным условиям рабочие гибли сотнями. Самым страшным бичом были комары. Вот что рассказывал нам один из уцелевших рабочих, теперь мурманский житель:

«— Это было настоящее бедствие— эти комары. Ни ночью, ни днем мы не знали от них спасения. Сеток нам не полагалось и не позволялось даже отмахиваться от надоедливых насекомых, потому что это замедляло бы работу. И вот держишь обеими руками тяжелую рельсу и чувствуешь, как комары облепили шею и лицо и сотнями жал впиваются в кожу. От боли и зуда плачешь. Проходит мимо рабочий — просишь: «Дай, товарищ, по шее». Он размахнется, ударит ладонью, и вся рука у него в крови. Самых терпеливых комары доводили до истерики. А бывали случаи — опухнет человек как бочка, лежит и двинуться не может».

Чтобы не терять времени, рабочим не позволялось далеко отходить и прятаться при подрыве скал. Заложив один динамитный патрон, подрывники должны были в нескольких метрах от горящего шнура тотчас же начинать бурить яму для нового патрона. В результате — тысячи калек.

Еще быстрее, чем дорога, выросли порт и город. Еще и сейчас дома в Мурманске стоят без всякого порядка, вразброд, так же стихийно, как строили их в спешке пятнадцать лет назад. И если на некоторых домах можно видеть дощечки с названиями улиц, то это только похвальные, но безнадежные попытки мурманцев доказать, что «и они как люди».

На другой день нагруженные вещами, с лыжами в руках мы спускаемся по отвесной обледенелой лестнице с помоста в крошечную, почти круглую шлюпку. Борта ее и скамейки покрыты толстой коркой льда, а на дне много воды.

Мы спускаемся по отвесной обледенелой лестнице в крошечную, почти круглую шлюпку…

Подходим на веслах к боту.

Палуба его оказывается до половины мачт заваленной кипами прессованного сена. Его везут по поручению александровского кооператива.

Мы отчаливаем уже в темноте. Вода в заливе кажется совсем аспидной, и такое же аспидное пасмурное и низкое небо тапкой накрывает нас сверху. В черноте неба и воды видны лишь высокие береговые скалы, покрытые снегом. Их очертания неясны, и часто берега кажутся белым дымом или легким, чуть заметным туманом.

Кольский залив — это фиорд. Когда-то здесь была высокая горная страна: остатки ее видны в полуразрушенных скалах, в огромных каменных глыбах и россыпях, которыми завалена вся северо-западная часть советской Лапландии. С гор спускались морщинистые языки огромных ледников. Некоторые из них шли на юг, образовывая те гигантские ледяные поля, которые покрывали в ледниковый период почти всю европейскую часть нашей страны, а другие прокладывали себе дорогу через скалы к Северному Полярному морю. Одной из таких дорог и был Кольский залив, глубокий и узкий, похожий на большую реку. В скалах его прогрыз, процарапал ледник, и обрывистые берега залива несут на себе многочисленные следы мощной первобытной борьбы льда и камня.

Рядом со мной садится на сено тот человек с кривыми ногами и согнувшимся туловищем, который вчера вел с нами переговоры. Теперь я не удивляюсь его странной манере держаться: постоянная борьба с морем, с качкой выработала ее. Этот человек — капитан бота. Он родился в океане, в зимний шторм, у берегов Новой Земли. Ему рассказывали, что тогда ураган свирепствовал сорок суток подряд, их «шняка» была превращена в груду обломков. Рухнули все мачты, обрушилась палуба, руль был исковеркан. Из десяти человек пять было смыто волнами. Это было давно, и на шняке находились люди, которые говорили, что нужно бросить в океан только что родившегося на судне ребенка, чтобы умилостивить бурю.

Бесформенную груду бревен и досок вместе с уцелевшими людьми ураган выбросил на большую льдину. Шесть суток льдину несло на север, и за это время погибли от холода еще трое рыбаков. Когда льдину прибило к мысу Утешения, на севере Новой Земли, в живых оставались мужчина, женщина и ребенок. У женщины были отморожены ноги, и она не могла итти. Из обломков шняки мужчина сделал лыжи, завернул ребенка в полушубок матери и, привязав его на спину, ушел на юг. Женщина осталась на льдине. Без пищи и огня полярной ночью мужчина прошел по льду триста километров и добрался до самоедского становища. И он и ребенок остались жить…

Океан до сих пор продолжал испытывать человека, родившегося так необычно: нашему капитану везло на штормы. Не далее как этой осенью его выбросило на камни против Иоканьги, и ему пришлось вплавь выбираться на берег. Однажды его нагруженный рыбой бот унесло бурей от Мурманского берега к Канину Носу, оттуда бросило на юг — к Поною, к острову Моржовцу, и вместо того чтобы вернуться после лова к себе в Александровен, он попал в Мезень…

С моря дует ветер, идет снег, снова начинается пурга. На палубе становится холодно и мокро. Но капитан привык и к холоду и к воде — он продолжает сидеть, покуривая махорку, а нам не хочется итти в каюту, потому что там душно и сильней качает. Мы раскапываем сено, зарываемся в него ногами и глядим вперед. Из пурги перед нами возникают все новые и новые громады покрытых снегом береговых скал.

Сзади в заливе показываются красный и зеленый огни. Скоро большое черное судно в темноте проходит мимо, обгоняя нас. Это — ледокол. Он идет в океан на зверобойный промысел. Где-нибудь у острова Колгуева или Вайгача, далеко на востоке он встретит большие ледяные поля с залегшим на них морским зверем. Там будут стада тюленей в десятки тысяч голов. Тогда промышленники наденут белые халаты, спустятся на лед и с винтовками в руках длинной шеренгой начнут наступление, Звери не будут видеть людей в их защитной одежде, выстрелы их не испугают, и они позволят бить себя в упор. Ни одна пуля не пропадет даром. Шаг за шагом будут двигаться люди, и за ними на льду останутся сначала десятки, потом сотни и тысячи трупов зверей. Раненых животных промышленники добьют тяжелыми железными палками с литыми шарами на концах. Одним ударом такой палки опытный зверобой легко проламывает череп тюленя. Весь лед кругом зальется кровью, из расколотых черепов вывалятся мозги, а теплая кровь впитается в лед, растапливая его, и в этом месиве льда и крови будут вязнуть ноги.

Грохот выстрелов и промысловый азарт опьянят зверобоев. Ничего не видя перед собой кроме грузных тюленьих туш, они станут выпускать обойму за обоймой; с налитыми кровью глазами будут размахивать страшными железными палками.

Потом на ледоколе примутся свежевать тюленей. Палуба зальется кровью и салом, в крови выпачкаются белые халаты зверобоев, их руки и лица. Отвратительный запах тюленьего жира, звериной крови и растерзанных внутренностей пропитает все судно. И когда, наконец, ледокол уйдет с места побоища, лед и вода окрасятся в розовый цвет…

Чем ближе к морю, тем сильнее дует ветер и вместе с ним усиливается качка. Короткий широкий бот встает совсем на-дыбы, когда под него подкатывается волна. Потом он сразмаху шлепается вниз, и из-под его носа летят в нас подхваченные ветром лохмотья воды. Мороз дает себя знать. Засунув ноги в щель между тюками сена, я стараюсь шевелить ими возможно энергичней, а Горлов неподалеку от меня усиленно хлопает руку об руку. Наконец он не выдерживает, вскакивает на сено и принимается отплясывать чечотку.

Налево ярко загораются огни биостанции. Но мы еще в продолжение двух часов обходим длинный Екатерининский остров, закрывающий вход в гавань. Этот остров можно обойти только с одной стороны, с другой он отделен от материка такой мелкой «переймой», что в отлив в ней обнажается дно.

Совсем обледеневшая шлюпка высаживает нас на берег, и мы во всю прыть бежим по узкой, заваленной сугробами снега тропинке, проведенной по карнизу крутой скалы, тщетно пытаясь согреться. Продрогшие, мы слишком хорошо чувствуем разницу между летним и зимним мореплаванием, и работа рыбаков зимой в океане в шторм, в брызгах ледяной воды, в пурге, нам кажется героической.

III