Оказалось, что существовала также миссис Кэт Титбюри, пятидесятилетняя особа, на два года старше своего мужа. Ответ, переданный в точности ее прислугой, был следующий:
— Мистеру Титбюри не для чего вас принимать, и он удивляется, что вы позволяете себе его беспокоить.
Между тем вопрос шел лишь о том, чтобы получить доступ в его квартиру, а отнюдь не в его столовую, и получить несколько ответов на вопросы, а не несколько крошек с обеденного стола. Но двери дома № 77 так и остались запертыми. Негодующие репортеры несолоно хлебавши вернулись в редакцию.
Герман Титбюри и Кэт Титбюри представляли собой чету, самую скупую из всех, когда-либо совершавших свой путь по этой «долине слез» (правда, от себя они не прибавили ни единой капли). Два сухих, бесчувственных сердца, бившихся в унисон. К счастью, небо отказалось благословить их союз, и род Титбюри заканчивался с ними. Они нажили себе состояние не торговлей и не промышленностью. Супруги посвятили себя деятельности мелких банкиров, скупщиков векселей по дешевой цене, ростовщиков самой низкой категории. Эти жадные хищники разоряют людей, оставаясь под покровительством закона, который, по словам великого французского романиста, был бы очень удобен для негодяев... если бы не существовало Бога!
Титбюри — человек невысокого роста, толстый, с рыжей бородой совсем такого же цвета, как волосы его жены. Железное здоровье позволяло им обоим не тратить и полдоллара на лекарства и на визиты врачей. Обладатели желудков, способных все переварить (желудков, какие должны бы иметь только честные люди), они жили на гроши. Чета Титбюри жила в доме с окнами, узкими, как их мысли, снабженными, как их сердца, железными решетками, в доме, похожем на сундук с секретным замком. Его двери не открывались ни для посторонних, ни для членов семьи,— кстати, родни у них не было,— ни для друзей, которых они никогда не имели.
Сильное впечатление произвело на Германа Титбюри его имя, напечатанное в знаменитом первоапрельском номере газеты «Трибюн». Но не было ли еще каких-нибудь жителей Чикаго с такой же фамилией? Нет! Ни одного, во всяком случае, ни одного на улице, Робей-стрит, в доме № 77. Допустить же, что он рисковал сделаться игрушкой глупого розыгрыша... о нет! Герман Титбюри уже видел себя обладателем шестой части громадного состояния и лишь досадовал на судьбу, не позволившую ему стать единственным наследником. К остальным претендентам он чувствовал презрение и злобу, вполне солидаризируясь с коммодором Урриканом. Читатель легко себе представит, что господин Титбюри и его жена думали о пяти «самозванцах». Разумеется, тут судьба допустила одну из тех грубых ошибок, какие ей очень свойственны, предлагая этому, мягко выражаясь, несимпатичному человеку часть наследства Уильяма Гиппербона.
На другой день после похорон в пять часов утра мистер и миссис Титбюри вышли из дому и отправились на Оксвудсское кладбище. Там они разбудили сторожа и голосами, в которых чувствовалось живое беспокойство, спросили:
— Ничего нового... за эту ночь?
— Ничего,— сказал сторож.
— Значит... он действительно умер?
— Так мертв, как только может быть мертв умерший, будьте спокойны,— ответил добрый человек, тщетно ожидавший какой-нибудь награды за свой приятный ответ.
Могут быть спокойны, да, разумеется! Покойник не пробудился от вечного сна, и ничто не потревожило отдыха обитателей Оксвудсского кладбища. Мистер и миссис Титбюри успокоенные вернулись домой, но еще дважды в тот день— после полудня и вечером (и рано утром на другой день) — снова проделали длинный путь, желая убедиться, что Уильям Дж. Гиппербон так и не вернулся в наш подлунный мир.
Когда двое корреспондентов газеты «Фрейе прессе» дошли до Калюмет-стрит, пролегавшей неподалеку от одноименного озера в южной части города, они спросили полицейского, где находится дом, в котором живет Том Крабб. Им указали на дом № 7, но он принадлежал, по правде говоря, не самому Тому Краббу, а его импресарио[51]. Джон Мильнер сопровождал знаменитого спортсмена на все те незабываемые побоища, откуда участвующие в них джентльмены уходили с подбитым глазом, поврежденной челюстью, переломанными ребрами и выбитыми зубами. Том Крабб был профессионалом и чемпионом Нового Света с тех пор, как свалил прославленного Фитсимонса, в свою очередь побившего не менее известного Корбэта.
Репортеры без всякого затруднения вошли в дом Джона Мильнера, их встретил сам хозяин, человек среднего роста, невероятной худобы: кости, обтянутые кожей, мышцы и нервы. Пронизывающий взгляд, бритая физиономия и острые зубы.
— Том Крабб?— спросили его репортеры.
— Он заканчивает первый завтрак,— ответил Мильнер недовольным тоном.
— Можно его видеть?
— По какому поводу?
— По поводу интервью с одним из наследников Уильяма Гиппербона.
— Когда речь идет о прессе,— ответил Джон Мильнер,— Тома Крабба всегда можно видеть.