«Бедная красивая девочка, – пронеслось в голове однажды. – Она даже не представляет, во что вляпалась. Мальчик-зима, надо же».
Он не слишком удивился, когда за очередным поворотом вьюга развеялась, и из темноты в круг света под фонарём выступил Уилки. Глаза его слабо сияли золотом. Уинтер ойкнул и остановился. Лицо у него стало потерянным.
– Ему пора, да? – спросил он гулко и металлически.
– Пора, – мягко ответил часовщик и поманил пальцем: – Идём, Морган.
– Время вышло?
–Нет, – улыбнулся он. – Время пришло.
– А что, есть разница?
– О, огромная.
Уинтер остался под большим тёплым фонарём, комкая в кулаке несуразно большую варежку. А они пошли дальше, и город стелился под ногами, выворачиваясь наизнанку и превращаясь в нечто совсем иное, как фигурка-оригами. Стеклянное
небо постепенно отдалялось, обретало глубину, и звёзды перескакивали с места на место, складываясь в незнакомые фигуры. По правую руку раскинулся парк, где огневеющие осенние фрагменты чередовались с заснеженными, спящими. А по левую заброшенные дома перемежались незнакомыми кафе, открытыми даже за полночь. В проёме между рыжим кирпичным особняком и мрачными развалинами водонапорной башни Морган увидел заросшую вереском платформу и рельсы, поблёскивающие в лунном свете. Там стояла Кэндл, облачённая в зеленоватую больничную робу, коротко остриженная и с заострившимся чертами лица, и в руках у неё был гитарный футляр.
– Идём, – тихо сказал Уилки и тронул его за локоть. – Не след тебе смотреть на это.
Он повиновался и ускорил шаг, но успел рассмотреть, как луна, дрожа, срывается с небосвода, как огромный поезд, и несётся вниз по призрачным рельсам. Но часовщик не оглядывался, словно и не происходило ничего особенного, и просто шёл дальше. Свернув
направо, они пересекли парк и вышли к дому, от которого остался один фундамент и арка там, где раньше, похоже, располагалась дверь.
Поднявшись по развалившемуся крыльцу, Уилки осмотрелся и указал на тёмный провал в полу:
–Тебетуда, Морган.
Звёздное небо отсюда казалось особенно далёким, тёмным и бездонным; белый камень фундамента в слабом свете напоминал россыпь костяных бус, оплетённую мёртвыми стеблями вьюнов. Запах размокшей бумаги сюда не проникал; тут царил аромат ранней
весны, до срока нагрянувшей в город. Сияние звёзд отражалось в крохотных лужицах воды, скопившейся в выемках на местах выпавших камней.
Место, исполненное спокойствия; и всё же сердце продолжало болезненно сжиматься.
– Я должен спускаться… один? – Губы почти не слушались.
Уилки виновато улыбнулся; сейчас он казался мягче и моложе, чем прежде.