– Кэлли, – говорю я. Имя звучит на губах непривычно. – Что ты на самом деле видела той ночью?
По ее щеке ползет слеза.
– Я не соврала.
– Я не говорю, что ты соврала.
Какое-то время мы просто смотрим друг на друга.
– Ты правда видела его лицо? – наконец спрашиваю я.
Я жду, что она разозлится, выместит на мне гнев. Но вместо этого ее голос смягчается, и она отвечает:
– Я и сама уже не знаю.
В комнате стоит напряженная тишина, звук минутной стрелки повисает в воздухе, словно таймер бомбы.
– Что ты такое говоришь?
– Я говорю, что была тогда совсем маленькой и могла ошибиться. Конечно, я
По ее розовым щекам катятся слезы злости. Она больше на меня не смотрит.
– Даже если я ошиблась, – продолжает Кэлли, – было доказано, что это он убил остальных девушек. Он даже не стал этого отрицать. Им и так хватило бы улик, чтобы его приговорить.
– Наверное, – говорю я. Но не знаю, верила ли я в это когда-нибудь до конца. Ведь я знаю, что на самом деле случилось той ночью, то, о чем не слышало жюри присяжных и о чем до сих пор не знает даже Кэлли.
Я шумно сглатываю и стискиваю шерстяное одеяло в кулаке.
– Что ты им сказала? – шепчет Кэлли. – Когда они спросили, что ты видела?
– Что ты меня разбудила и сказала, что снаружи кто-то есть, – говорю я. – Во дворе пробежал человек. Я слышала, как ты говорила, что это был Стоукс. Полиция вдалбливала нам, что наши истории должны совпадать.
Я выдергиваю с одеяла катышек шерсти и смахиваю его с покрывала.
– Вот я и сказала, что это был Стоукс, хоть сама не видела лица этого человека.