— Помоги же отодвинуть! — нетерпеливо говорит Хок, точно требует самую естественную вещь.
— Зачем? — удивленно спрашивает его друг.
— Чтобы можно было встать у стены, — говорит доктор. Мне нужно сделать кое-какие наблюдения… по поводу шума в ушах у твоей сестры…
Он съума сошел, — думает Леонард, но послушно помогает отодвинуть кровать и поставить у стены два кресла. Теперь Леонард и доктор сидят между стеной и кроватью. Они долго молчат. Журналист, наконец, не выдерживает больше.
— Но, что же, чорт возьми, с моей сестрой? Почему…
— У твоей сестры, — говорит врач, — самые здоровые уши из всех, какие я когда-либо осматривал. Она страдает, как тебе известно, базетовой болезнью, а это делает ее, конечно, слабой, раздражительной и восприимчивой и прежде всего обостряет, конечно, слух. Завтра доктор Хюттер будет ее уговаривать начать систематическое лечение по великолепному новому методу профессора. В. Сегодня же ей нужно только снотворное средство и другую постель.
Он слегка толкает кровать ногой.
— Твоя сестра, — говорит он, — вовсе не такая сумасшедшая, как любезно предполагает добрый брат и… тише!
Он вскакивает, точно его ужалила змея, и приникает ухом к стене.
Леонард подражает ему, сам не зная для чего. Вдруг он пугается, чуть не падает на пол, судорожно хватается за стену.
У него шум в ушах!
Это похоже, точно…
Что это, — кряхтение, бормотание? Такие же звуки издавал попугай.
Кажется, точно сразу, безпорядочно, непонятно, вполголоса и как-то совсем странно говорят множество голосов…
Вдруг снова наступает тишина и потом раздается заглушенный мужской голос, который медленно и раздельно произносит за стеной несколько слов. Он говорит: Gallia est omnis divisa in partes tres…
Потом снова начинается безсмысленный шум, стук, громыхание, звон. Сотни различных тихих и более громких звуков. Ничего нельзя больше понять.
— Что это такое? — вскрикивает журналист.
— Нет! — останавливает его доктор. Он сам теперь совсем спокоен. Он садится и кладет руки на широкие ляжки.
— Откуда же я могу знать что это такое, — говорит он с притворным равнодушием. — Может быть это был голос самого Юлия Цезаря, диктовавшего секретарю первую фразу из комментариев о Галльской войне. А, может быть, это школьник шестнадцатого, семнадцатого или любого другого столетия, повторял вслух отрывок из Цезаря…
Леонард безпомощно таращит на доктора глаза.