Наблюдается еще и такая картина: как у акулы есть непременный спутник — рыбка «лоцман», так и у белого медведя сзади всегда идут два-три беленьких пажа, подбирающих остатки трапезы «его полярного величества». Таков зимний промысел песца.
Летом ему живется совсем легко. Песец отъедается и жиреет. Летом всегда бывает много мышей, много всяких маленьких, глупых пуночков и других птичек, схватить которых песцу очень не трудно. В большинстве случаев эти птички вьют свои гнезда прямо на земле, среди трав и камней. В гнездах так много вкусных яичек и еще более вкусных птенцов! Есть еще гнезда уток на болотах, а гнезда диких гусей на берегу ручьев и озер! яйца в них такие крупные! Спугнув с гнезда гусиху, песец выкатывает яйцо из гнезда и начинает его толкать о камни, пока оно не разобьется. Как славно слизывать с земли содержимое яйца! Плутовато и сладко жмурится разбойник на оставшиеся в гнезде яйца. Песец пирует, по уши вымазавшись в яичном желтке и ни мало не смущаясь горестными криками раззоренной гусихи; а иногда, как рьяная наседка, гусиха вздумает лететь над песцом да клюнуть его, тогда быстрый, неожиданный прыжок в воздух и… О! какое наслаждение запустить зубы глубоко в гусиную шею, схватить, вонзиться когтями в мясо, чувствовать, как гусиха не в силах взлететь и бежит по земле. Тогда волочиться за нею, ударяясь о кочки, стискивать и разрывать зубами кричащую шею птицы, чувствовать, как кровь вкусно бежит по морде, деснам и зубам; как гусиха, наконец, шатается, падает… Короткая борьба… Гусиха с силой и безмысленно толкает своими длинными лапами. Тогда песец прокусывает ей голову, разрывает живот и напившись теплой крови до сыта, нажравшись до отвала, лениво чистит лапу, морду, катается по земле… Он знает, что у него есть еще много, много свежего вкусного мяса. Сладко жмурится песец, вытянувшись рядом с телом птицы, довольно осматривается кругом. Тихо, сытно дремлется. Пройди сейчас перед ним какая угодно дичь, — он не шевельнется.
Но стоит другому песцу подойти к счастливцу — все добродушие исчезает! Учуяв соперника, песец уже стоит над птицей и немного по собачьи, отрывисто, взлаивает на пришельца; зубы свирепо оскалены, глаза, особенно вечером или ночью, светятся ярким зеленым огнем, хвост поднят и застыл в воздухе. Вся поза выражает напряжение и готовность к борьбе. Пришелец, тоже, очевидно, не робкого десятка, уверенно приближается, приняв соответствующий случаю «воинский вид». Некоторое время они кружатся, подступаясь друг к другу, но вид птицы подавляет пришельца. С хриплым мяуканьем бросается он на владельца мяса. Оба в прыжке сталкиваются в воздухе, падают на землю, снова прыгают, сшибаются и катаются по земле. Визг… Фырканье. В воздухе летают клочки шерсти. Наконец один из чертенят, пришелец, как наиболее слабый, оставив изрядную долю своей шерсти на поле сражения, покусанный, с позором скрывается в тундре. Победитель сердито зализывает раны, забирает птицу в пасть и уходит в другую сторону от места происшествия.
Нравится песцу в ручье выследить гусиху или утку с детьми, плывущих по воде в известном направлении, засесть в траве или камнях, на пути следования семейства, и ожидать, чувствуя судорогу в челюстях и когтях, ощущать глухую ярость и жажду убийства. Вот семейка выплывает из-за поворота. Птенцы беззаботно ныряют и барахтаются в воде, мать крякает. Плывут все ближе, ближе. Поровнялись — пора! Быстрый бросок. Что-то большое, серое, шлепается на перепуганных птенцов — это песец. Рвет и кусает направо и налево… Самка, в страшном смятении, улетает, и с громкими криками кружится над местом бойни. Вкусно хрустит косточками и закусывает птенцами песец после хлопотливой и шумной работы.
Хорошее для песца настает время, когда на тундре, на озерах, начинают линять гуси. Линяющие птицы собираются большими партиями и вместе с птенцами спускаются на озера. Песец — уже тут. Он «приглядывает» за гусями, как хороший пастух. Он твердо знает, что гуси, съев всю траву на озере, должны будут перейти по земле на другое озеро, и вот тут-то он уже рвет и грызет их сколько душе угодно. Да мало ли еще доходных статей у песца — всех не перечтешь!
Промысел на песца очень выгоден. Каждая песцовая шкурка стоит пятьдесят рублей, и уже давненько перевалило у промышленников за четыреста шкурок, тщательно высушенных и очищенных. Летков только руки потирал:
— Ну, брат Василий, в больших мы капиталах теперь состоим с тобою!
— Да, што говорить стану, ладно же промышляем, поди на западном берегу-то всего по десять песцей добывали самоди-то, а мы, вишь-то, уж близко пятьсот, да ешше ошкуй, да нерпа, да рыба, да ешше весенный промысел!.. Ой ладно, саво! Хорошо место выбрал ты, Семеныч.
— Да, ведь, Николай Семенович теперь, поди, пойдет пароходом на Большу Землю летом, здесь не будет жить-то с нами, самодями, — говорит печально Анна.
— Ну, ладно, ладно, может и пойду, а может и нет… Увидим, — говорит улыбаясь Летков, не горюйте рано-то!
Конец Марта. Самое скверное время в отношении штормов и снеговых бурь. Собаки нетерпеливо возятся в упряжке и раздраженно ворчат друг на друга, путаясь в постромках.
Пырерко ползает по снегу, тщательно маскируя гнездо капканов в снегу. Старается. Да и как не стараться, когда уже второй раз подряд на этом гнезде капканов попадается голубой песец. В обществе девяти штук белых песцов он мирно лежит на нартах, резко выделяясь своей темно-шеколадной шубкой, с седой густой полосой по хребту. Такая штука стоит рублей 200–250. Не замечает Василий, что уже наступили густые сумерки; не замечает, что уже свистит сильный ветер, взметая тучи сухого снега, с шуршанием несущегося вдаль по тундре. И только конец работы да жалобное завывание озябших псов приводит его в себя. С гордостью еще раз он осматривает свое артистическое творение.
— Не даром ведь голубяк то сюда попадат! Ничего не заметишь, как есть ничего, — шепчет самоед.
Собаки отряхиваются от занесшего их снега и дружно тянут нарты в наступившей темноте. Ветер дует сильными порывами. До дому еще добрых двадцать верст. Становится совершенно темно, собак впереди не видно из за массы кружащихся снежинок. Ветер гудит и свистит, бросая кучи мерзлого снега. Лицо обдирает и жжет ледяным дыханием шторма. Трудно дышать… Буря разыгрывается в течение каких-нибудь двадцати минут. Впрочем, столь внезапные изменения погоды далеко не редкость в этих местах и Василий знает это.
Нарты стали. Собак ветром сбивает с ног и они не в силах тащить воз. Пырерко слез с нарт. Кое-как раскромсал ножом мерзлого песца и роздал собакам — бедняги не ели весь день. Одну лопатку песца самоед спрятал себе за пузуху, чтобы она там оттаяла — нужно ведь и самому подкрепиться. В снегу вырезал ножом яму и зарыл туда всех песцов, затем сам лег на них, навалив на себя сверху нарты. Собаки улеглись вокруг, согревая его немного своими телами. Лопатка песца оттаяла, но есть ее очень неприятно, уж очень сильно отдает псиной мясо песца! Однако делать нечего, и Василий съел все, даже кости и те сгрыз крепкими зубами. Спрятав голову в капюшон, он заснул.
Ночью проснулся, ноги окоченели и были словно чужие. Выбравшись из под нарт и сугроба снега, Пырерко долго бегал и топтался, разминая ноги, среди темноты ночи и рева бушующей стихии. Миллиарды мчащихся снежинок, вой и рев ветра и пронизывающий холод заставили его снова забраться в снег, под нарты, к собакам. Но самоед был совершенно спокоен и уверен, что выйдет живым и невредимым из подобной переделки.
Двое суток свирепствовал шторм. Четыре песца были съедены Василием в компании с собаками. На третьи сутки шторм стих, и Пырерко днем лихо подъезжал к дому, где его встретил сильно тревожившийся Летков.
— Зря беспокоился, Николай Семенович. Мужик то у меня ведь привычный ко снегу да холоду. Поди разов десять ночевал в снегу, да ничего не было, — уверяла Анна.
Пятого мая промысел на песца закончили. Шерсть у зверька уже стала слегка линять, выползать, появились в шерсти сероватые пятна. Песец готовился к весне. Пасники и капканы были захлопнуты, но привады оставлены — пусть песец кормится и плодится. 531 шкурка песца украшала чердак и сарай. Солнце почти не заходило совсем — наступил полярный день. С подветренной стороны снег сильно подтаивал, хотя трех-саженные сугробы, закрывавшие сверхом даже крышу дома и сарая, давили всякую мысль о тепле и лете. На горах, местами, чернели лысины земли, вытаившей на солнце. Прилетели первые чайки и полярные воробьи — пуночки. Летков подолгу любовался их суетливой возней и чириканьем.
Все внимание промышленников теперь сосредоточилось на морском промысле на тюленя. За зиму было добыто и мирно покоилось в снеговой могиле до девяти сот голов нерпы, но промысел решили продолжать, ежедневно выезжая на припай. Снег со льда сильно таял и собакам было тяжело тянуть груженые нарты. Ласково светит солнышко и хорошо греет уставших охотников. Вода спокойна и прозрачна. Видно, как в глубине проходят стаи рыбы и гонится за ними нерпа. Тюлень теперь потерял много сала, плохо держится на воде да и охота на рыбу лишает его возможности часто показываться охотнику.
ebooksa