— Начальник просил прийти.
Сидим, курим. Кешу лучше не беспокоить вопросами, он сам знает охотничий этикет. Когда спрашивать, когда отвечать.
— Анданов-то ходил в этих краях, — говорит Кеша. — На Бычковом зимовье отдыхал, что ли.
Бычкова зимовьюшка — это старый сруб на Черемшанке, недалеко от нового мостика. Охотники давно не посещают зимовьюшку. Зверье ушло от Колодина, от шумных мест.
— Что же он промышлял?
— Откуда знать? Мастерил, знать, мостик.
— Почему именно он мастерил, Кеша?
— Откуда знать?.. Стружка с одежды насыпалась. А зимовьюшка чистая была, сам подметал.
— А точно Анданов?
Турханов хмыкает, выбивает трубочку на жесткую бугристую ладонь. Держит горячую золу, как в пепельнице.
— Видел табачок? Из кореньев. Злой. Это я такой курю. Анданов медовый табак курит, духовитый. Только он из охотников.
В тайге для Кеши все ясно и просто. Городской житель собственный дом знает хуже, чем Кеша тайгу.
— Слушай, Кеша… Вот у меня мотоцикл. Надо его запрятать возле станции. Куда бы ты запрятал?
— Зачем прятать? Оставь на станции, никто не возьмет.
— Нельзя, чтобы кто-нибудь видел, понимаешь?
Кеша косит на меня прищуренным темным глазом.
— Подумать надо.
Он поднимается с бревна, сутулый, пригнутый к земле, по все еще сильный, крепкий. Он из той породы потомственных таежников, которые не знают, что такое райсобес, больница.
— Надо бы Савкину яму посмотреть, следователь.
Он идет медвежьей походкой напрямик через завалы кедрача. Когда-то здесь прошел шелкопряд и оставил за собой черный, мертвый лес.