Горячка

— Видал, Малой?! Вот это работа! Минимум страданий, прямиком в десяточку!

Пуля Монтаня — тоже неплохо, как для начинающего — попала в хобот, практически у его основания, где вырвала серьезный кусок мяса. Пауло указал на эту рану и осуждающе чмокнул:

— Ну, Малыш, оно… Так не делают… Ведь нужно и учиться, а?

— Ну да, именно! — рявкнул разозленный парень.

— Может тебе другое оружие нужно? Может тебе ружье с очочками? А?

— Да ладно, Пауло! Не приставай ко мне!

И как раз в этот момент появился слоненок. Высотой где-то в метр, с тонким. Светло-серым хоботком и парой огромных, обеспокоенных глаз, ну прямо тебе переросший, однотонный бутуз — боязливый и беспомощный. Он подошел робко, как-то бочком, неуклюже.

Своим хоботком он прикоснулся к телу слонихи, после чего напер на него лбом, всем своим весом, как будто желал ее поднять.

Боже милый! Мы убили мать. Ну откуда нам было знать, что рядом ее пацан? Вся моя радость тут же испарилась. Монтань, со своей повязкой на лбу, побледнел и перепугано мигал.

— Н-да, погеройствовали мы! — резюмировал Пауло.

Мы попробовали напугать слоненка, чтобы он ушел, громко хлопая в ладоши и бегая вокруг.

— Угу-гу-гу!!! Угу-гу-гу!!! Ну, уматывай!

Пауло зарядил ружье и выстрелил в воздух. Весь наш шум привел лишь к тому, что наши следопыты, склоненные над своей работой, начали смеяться, а слоненок отскочил на несколько метров. Но вот уйти он не решился. Снова он подошел, глядя своими огромными, печальными глазами, которые лишь усиливали наши угрызения совести, и вновь он начал подпихивать лбом тело своей мамы. При этом он еще водил своим поросшим длинными шелковистыми волосами хоботом по шкуре слонихи, мешая следопытам работать. Младший из Лилипутов, которому эти движения маленького хобота надоели, что-то гневно защебетал, после чего внезапно схватил лежащее у своих ног мачете и вонзил его в шею слоненка.

Мачете, довольно глубоко вонзенное в тело, застряло; из под него вытекала струйка крови. Лилипут яростно щебетал и размахивал руками, чтобы отогнать малыша, который крутился тут же, уже совершенно перепуганный.

И я сделал то, что казалось мне совершенно логичным: зарядил ружье, подошел к слоненку, долго целился, ожидая, пока он не успокоится, и выстрелил, когда тот появился на мушке. Слоненок свалился на тело своей матери.

Лилипут подошел, чтобы вытащить свое мачете, поднял его высоко вверх и, с блестящими глазами, начал смеяться, обнажая десны — диким и неприятным смехом.

У Монтаня что-то защелкнуло, и он взорвался:

— Вы все тут с ума сошли! Крыша совсем поехала!

Началось. А ведь после этого должно было следовать и продолжение. Реакция на множества дней, в течение которых парень чувствовал себя оскорбленным до глубины души. Монтань вопил, весь багровый, не владея собой, с перекривившейся на лбу повязкой и сжатыми добела пальцами на прикладе. Его вопли переходили в фальцет, иногда он вообще терял голос. Монтань упивался собственными словами, забываясь в собственном бешенстве. Да, парню, видимо, было совсем паршиво.

Мы были сумасшедшими. Мы были свиньями. Мы не имели права на что-либо на этом свете. И у нас не было никаких оправданий. Мы вышли навстречу смерти. И все об этом знали! И все об этом знали, а ему не сказали. И мы сделали это специально. Мы были далеки от всего, совершенно далеки. И нужно остановить все эти безумия и посвятить все силы на поиски шанса найти мир истинный! И еще куча других вещей, которых Монтань никогда бы не сказал, если бы не завелся.