Они враз приняли штурвал на себя. Самолет затрясло, как больного лихорадкой. В кабину заглянул Женя Седин из морозовской экспедиции.
— Плохо, ребята? — спросил он.
Ему не ответили. И Аветисян и Брок, схватившись за штурвалы Володи и Богачева, помогали им. Самолет трясло по-прежнему, но он перестал идти вниз. Теперь он шел по прямой, но его все время трясло.
— Ребята, — повторил Седин, — это я к тому, что, может, успеем домой радиограммку, а?
— Возьми в аптечке валерьянки, — сказал Аветисян, — и выпей весь пузырек до дна. Это иногда помогает.
Но самолет трясло все сильнее и сильнее. Звуки, появившиеся в самолете, походили на рев сотни бормашин в кабинете зубного врача. И потом все время что-то противно дребезжало. Пьянков и Богачев снова посмотрели друг на друга, и в глазах у них были злость и недоумение…
«Я старался заменить Жеке мать, но так же, как искусственное сердце никогда не заменит настоящего, так самый заботливый отец не заменит матери, пусть даже беспутной. А моя Наташа была прелесть и чистота, — думал Струмилин. — И все это я говорю сейчас, потому что полюбил парня, который сидит справа от меня. У Жеки нет матери. А в любви мать зорче своего ребенка. Жека может не увидеть его и не понять. Я понял его, но я — отец. А всякий совет отца дочери — диктат. Я так считаю, и меня трудно переубедить в этом».
Струмилин попросил Воронова:
— Геня, дай папиросу.
Морозов сказал:
— Павел Иванович, никакой папиросы не будет.
— Да?
Морозов улыбнулся и повторил:
— Не будет.
— Мне лучше сейчас.
— Я вижу.
— Ей-богу, меня вроде отпускает.
Морозов засмеялся.
— Володенька, дайте папироску. Христа ради.
— Христа ради хлеб подают. Папиросу — грешно. У меня мама верующая, она бы наверняка обиделась.
ebooksa