Сколь я ни смотрел по углам, образов, ниже самого маленького, не оказалось. А граф, видя недоуменное лицо мое, изволил громко рассмеяться…
— Образов ищете, отец? — спросил.
— Именно, говорю, ваше сиятельство…
— А вот… Разве не видите?..
При этом он показал два, подлинно на стене висевших изображения. На одном я узрел не то бабу, не то бритого догола мужчину, с длинным острым носом и пронзительными глазами, а на другом человека, тоже ничего божеского в себе не имеющего. А граф смотрит и только пуще смеется.
— Или, говорит, отче, не узнаете?
— Може, говорю, римско-католические?
— Угадали, говорит, отче, угадали… Вот это, говорит, святой и преподобный Вольтер, а это, говорит, его преподобие Жан-Жак Руссо.
И повял я, что граф — Вольтерьянец. Тут же достал граф с полки две книжицы и, давая их мне, сказал:
— Вот их евангелия… Не хотите ли почитать?
— Я, говорю, ваше сиятельство, по французскому не обучен.
А он мне:
— Знаю. Но эта российским языком писана.
И как на лице моем явно появились и страх, и трепет, и отчаяние, то граф милостиво изволил книжечку обратно в шкаф поставить.
— Жаль, жаль, говорит… Это великие мудрецы…
— Да ведь, бога, говорю, они не признают…
— А бога, говорит, и нету. А есть только Разум, великий Разум.
И я подумал про себя: «рече безумец— несть бог»… Одначе, промолчал…»
«…Чудит наш граф, ну и чудит… Давеча, на мосту, идола поставили — Цицерон, говорит… В парке и саду — богинь обнаженных… Не знаешь, куда глаза деть… Сказывает садовник, еще выписан языческий бог Юпитер. О, господи, господи. Ужли такой же голый, как и тот, что в саду стоит?»
«…Заходил управляющий, эконом, пан Ружицкий… Жалуется на графа. Обижен.