— Могу я вернуться к очередной работе, мистер Джексон? — спросил стоявший перед ним клерк.
— Наоборот, присядьте. Возьмите эту сигару, вам, я уверен, таких курить еще не приходилось. Сидите молча, я должен кое-что обдумать.
Джексон глубже погрузился в кресло и задумался. Боннэт почтительно курил дорогую сигару, стараясь чувствовать восхищение, но внутри души находил ее непростительно слабой. Так протекло пять, может быть, десять минут. Затем Джексон швырнул недокуренную сигару и встал. Боннэт тоже счел своим долгом отложить в сторону сигару и встать со стула.
Директор приблизился к нему и положил руку на его плечо, — честь, которой клерк не удостаивался пи разу за всю свою службу в Тресте Стекольных Заводов Соединенных Штатов Северной Америки в Канады.
— Боннэт, вы немец?
— Американец, мистер Джексон, мои родители были немцы.
— Не в том суть! Вы говорите свободно по-немецки?
— Совершенно свободно.
— Вы поедете на родину ваших предков в Германию, в Эйзенах. Правление даст вам двухмесячный отпуск с сохранением содержания и крупными наградными. Размер этих наградных будет зависеть от того, насколько успешно и выгодно для треста вы выполните одно наше поручение в Германии. В чем оно будет состоять, скажу вам завтра. Можете итти в контору и продолжать вашу обычную работу. Не забывайте, что молчание еще никому не повредило, а излишняя болтливость погубила многих.
— Буду нем, как могила, мистер Джексон.
Клерк вышел из кабинета директора, тщательно притворив за собою дверь.
Изобретение, сделанное Куно Кнак, конечно, не могло остаться втайне. Достаточно было одного того, что Кнак прекратил свои опыты, и звуки разбиваемой о цементный пол посуды не раздавались отныне в лаборатории. Этот отказ от многолетней работы мог обозначать либо окончательное разочарование в возможности успеха, либо достижение конечной цели. На человека отчаявшегося и разочаровавшегося старший химик Тюрингенского стекольного завода совершенно не походил. Наоборот, он положительно сиял от радости с того дня, как прекратил ежедневное битье стаканов. Значит— он достиг намеченной цели. Однако на прямые вопросы, удалось ли ему изготовить небьющееся стекло, Кнак не давал ответа, отделываясь шутками. Розенцвейг тоже не выдавал товарища и заявлял, что «любопытство— порок», «кто много знает, — тот скоро состарится». Между прочим и он был все эти дни заметно весел и преисполнен приятных надежд. Но лучшим подтверждением предположения, что секрет небьющегося стекла найден Кнаком, явилось необычайное оживление его корресподенции. Он ежедневно отсылал десятки писем по адресам стекловаренных заводов всего света и вскоре начал получать такое же обильное количество ответов, в том числе не мало по телефону.
Через месяц после беседы с Кнаком в гостеприимном зале «Голубого Льва», Розенцвейг уже чувствовал себя полным хозяином лаборатории и приискивал помощника на свое прежнее место.
Через пять недель, протекших с того знаменательного дня, когда стекляный стакан отскочил от каменного пола, как резиновый мяч, в квартиру при заводе, все еще занятую бывшим старшим химиком, позвонил щеголевато одетый молодой человек, говоривший по-немецки с характерным акцентом немца, родившегося и выросшего в Америке. Это был Якоб Боннэт, доверенный Треста Стекольных Заводов Северо-Американских Соединенных Штатов и Канады, явившийся в Эйзенах из Чикаго для личных переговоров с Кнаком. Тот был предуведомлен о его приезде телеграммой и ждал посетителя, не скрывая своего нетерпения.
Разговор, происшедший между изобретателем и его заатлантическим гостем, был по-американски короток и содержателен.
— Трест поручил мне, мистер Кнак, если мы сойдемся в цене, купить ваше изобретение.
— А если не сойдемся?
— Тогда, — улыбнулся американец, — я должен буду дать ту цену, которую вы назначите, и все-таки купить.
— И эта, приемлемая для треста цена?
— Э, нет! Мы хотим знать ваше предельное требование.
ebooksa