Один из всадников, разложив лошадиную торбу, начал месить на ней тесто из манной крупы, смоченной водою из козьего бурдюка. Джилали вырыл руками ямку в песке, другие пошли за дровами.
Мелла, говорит один из всадников, то же самое для людей, что альфа для лошадей: она не дает жиру, но делает человека бодрым.
Вечером унтер-офицеры 1-го Иностранного легиона, видевшие меня в прошлом году во время экспедиции в Хад-жерат-М’гил, узнали меня и устроили по этому случаю маленький праздник.
Я унесу о своих хозяевах тем лучшее воспоминание, что, хорошо зная, кто я, они с уважением отнеслись к моему инкогнито.
Мы долго засиделись за незначительною беседою, веденною ради одного только удовольствия поговорить о разных местах Сахары, о «бледе»[12], передвижениях войск, строительных работах, о будущности этого затерянного уголка.
В этот вечер, после общего ужина в унтер-офицерской столовой, я сама чувствовала в себе душу солдата юга. Без всякой принужденности интересовалась я рассказами этих простых и честных людей и слушала их с таким же удовольствием, как слушают сказки на посиделках в крестьянской избе, случайно попав туда после долгого военного похода.
Таким именно образом в моей памяти, вместе с бивачными огнями, находят себе лучшее место семьи и очаги…
В часы одиночества и мечтаний я снова вижу их в дыме моей папиросы, и они укрепляют мои нервы гораздо лучше, чем воспоминания о минутах восторга, оставляющих после себя ничем не заполнимую пустоту, и чем надежды на высокие качества людей, — надежды, всегда или почти всегда кончающиеся разочарованием с одной стороны и банкротством с другой.
Я пришла к тому заключению, что никогда не следует искать счастья. Оно идет по дороге, но всегда в обратную сторону… Часто я узнавала его.
Ночь опустилась уже над долиной. В редуте легионный горнист начинает выводить протяжные ноты сигнала для тушения огней.
На этих маленьких уединенных постах вечерний сигнал производит какое-то особенно грустное впечатление — после него чувствуешь вокруг себя пустыню.
Шум утихает, и последние огни гаснут. Я засыпаю, счастливая и довольная всеми и своею судьбою. Завтра я отправляюсь в новые места, и кто знает — вернусь ли я когда-нибудь отдыхать к подножию этого редута, в этой же обстановке, которая мне сегодня так нравится?
БЕН-ЦИРЕГ
Мы покидаем Бу-Аех в час самой приятной утренней прохлады. Слабый свет заходящей луны скользит по черным камням тропинки.
Замечтавшийся было Джилали говорит мне, что лучше подождать дня для того, чтобы пройти ущелье Бен-Цире-га, ибо в темноте там всегда можно наткнуться на разбойников.
Мы спешиваемся в широком русле уэда[13], пускаем лошадей на альфу и ложимся отдохнуть на мягкий песок.
Вместо короткого отдыха я проснулась уже среди белого дня и в очаровательном уголке. Дикие кусты, увешанные гроздьями мелких лиловых цветков, возвышались над ярко-зеленым полем альфы, испещренным серебристыми пятнами полыни и лаванды. В тени мастиковых деревьев дикие астры рассыпали свои мелкие звездочки. Словом, как будто по какому-то особому случаю пустыня собрала сюда всю наивную роскошь своего растительного царства.
Сев на лошадей, мы после небольшого пробега вступаем в извилистое ущелье и по глубокому дну уэда выходим в долину Бен-Цирега.
Здесь я невольно останавливаюсь, пораженная самою мрачною из всех виденных мною картин.
Между крутыми контрфорсами Джебель-Бехара с одной стороны и почти отвесною стеною Антара с другой, долина сжимается еще вторым рядом возвышенностей, состоящих из острых, как зубья пилы, холмов. Все эти холмы, обрывистые скаты гор, камни и самое дно долины, точно сажею, покрыты густым слоем пыли аспидного сланца. Выстроенный у подножия холмов редут своею белою окраскою усиливает ужас этого траурного пейзажа.
ebooksa