Белая Бестия

22
18
20
22
24
26
28
30

— Знаете что, пока вы тут…

— Тихо. Узнаете?

Из таверны вышел невысокий человек, на кавалерийских кривоватых ногах. На ходу он надевал мотоциклетный шлем.

— Он? — Анна подпихнула в плечо Бекасова.

— Похож.

— Что значит «похож»? Вы не можете выражаться точнее, ротмистр?

— Не скандальте, Анна Владимировна, всех ежей с кабанами распугаете. Он, Одинцов, теперь точно вижу. Ногу правую слегка подволакивает. Говорит, собака красноармейская покусала? Чуть причиндалы не оттяпала.

Анна прикрыла ладонью рот, но сдавленный смех всё же вырвался. Одинцов замер, огляделся, но потом завел мотоциклет, толкая под горку, скрылся в клубах дыма и тьмы ночи.

— Напрасно смеетесь, — сказал громко Бекасов, после того как Одинцов уехал. — В 20-м красные часто использовали натасканных псов, прежде чем пойти в атаку. Где они только их брали в таком количестве? Сами были псами, такие же к ним липли. А Одинцов ведь должен быть в Париже.

— Кто его туда послал, Юденич?

— Разумеется. Узнал, что в Париж приехал Деникин, отправил к нему Вячеслава. Он считает, что у Антона Ивановича много денег и он как честный человек, должен выделить некоторую часть на нужды РСОР. Только зачем Деникину раскошеливаться, когда известно, что со дня на день в Белграде будет создан РОВС? К тому же Антон Иванович не раз заявлял, что политикой больше не занимается. А в Париже теперь полно других попрошаек: генералы Скоблин, Миллер, Трошин. А уж полковниками и прочими офицерами — вообще пруд пруди. Днем и ночью трутся на Пляс Пигаль, льют слезы по потерянной родине.

— Как — то вы нелестно о своих бывших товарищах, с которыми вместе проливали кровь.

— А я и о себе такого же нелестного мнения. Все мы, дворяне-белоручки, угробили великую русскую империю.

— И я?

— Анна Владимировна, — задохнулся ротмистр. — Анна… я о тебе, я о вас только…

— Ладно, Петр Николаевич, после выясним личные отношения. Пора.

Они выбрались из кустов, подошли к задней двери таверны, откуда, обычно, загружают продукты, выносят мусор.

Дверь, над которой горела яркая как Луна лампочка, оказалась незапертой. Вошли в темный предбанник, чем-то громыхнули. Далее находилась еще одна дверь, а за ней крутая винтовая лестница.

Поднялись. В узкой комнатке сидел месье Фурнье в синей рубахе с засученными рукавами, передвигал костяшки счетов, записывал что-то в книжицу.

Бекасов кашлянул. Жан оторвался от записей, глаза его округлились, а щеки провисли и посерели, словно от внезапной болезни. Он пытался что-то сказать, но только беззвучно зашевелил губами. Наконец, поднялся, замахал руками, как будто увидел приведений: