— Скифский звериный стиль, Василий Васильевич, — и в классическом виде!
— Несомненно, Авраам Сергеевич! Но чтобы столь далеко на юго-восток.;. Так из могилы Дустуна, вы сказали, Корсаков?
— Да, да… А вот сейчас мы внутрь заглянем… Ну, ребята, снимайте крышку!
Никитин снова присмотрелся, сощурившись.
— А ведь на боковой грани большая трещина… Века… тысячелетия не были бережны к искусству, господа.
— Эта? Раньше не было ее. Тот проклятый ухаб под Симбирском, не иначе… Василий Васильевич, давайте-ка поможем служителям…
Совместными усилиями крышку стащили и прислонили к витрине с искрящимися персидскими шалями. Корсаков отряхнул руки, откашлялся… Вдруг заробев, произнес неловко:
— Я же понимаю, господа, необходимость сбережения всех мельчайших деталей в археологии… Посему на месте только заглянул — и тотчас же накрепко закрыл… Прошу, господа!
Снова, через полтора месяца, сунув нос в саркофаг, студент с огорчением понял, что кости богатыря-мертвеца в дороге перемешались с прочей добычей. Он пробормотал, что помнит, в каком порядке были уложены мертвец и его оружие.
— Вот и прекрасно, господин Корсаков, — ответил ему небрежно академик. — Вернуть костям анатомический порядок и разложить правильно погребальный инвентарь будет совсем не сложно… Василий Васильевич, вы видите кусок пергамена, что выглядывает из-за правой бедренной кости? У вас руки длиннее, быть может, попробуете достать?
С победным воплем профессор извлек из каменного ящика обрывок грязной кожи и стряхнул с нее лохмотья паутины. Стали видны правильные ряды каких-то знаков.
— Это скифский письменный памятник! — взвизгнул Басов и, сдернув с крючковатого носа пенсне, сложил, превратив его в лупу. — Да это же греческое письмо! Феноменально! Как обрадовался бы сейчас покойный профессор Звягинцев!
— Ну, господин Корсаков тоже поспособствовал нашему открытию, — улыбнулся Никитин. Вспомнил, небось, обещанное вознаграждение.
— У меня прямо руки трясутся… признался академик. — Сам текст не греческий, сие не подлежит сомнению. Из чего логически следует, что писал на этом пергамене скиф, пользуясь греческим письмом. И если прочитать его, произнося буквы так, как произносили их греки, здесь, в этом зале, впервые после тысячелетнего молчания зазвучит скифская речь!
— Имею предложение, господин академик, — вымолвил Никитин, любезно улыбнувшись Корсакову. — Давайте уступим честь первого прочтения единственному оставшемуся в живых члену туркестанской археологической экспедиции!
Басов кивнул, а профессор передал кусок пергамена Корсакову. Тот принял драгоценную рукопись, чувствуя себя как во сне. В древнегреческом он был нетверд, однако, всматриваясь в корявые буквы, храбро возгласил:
— Куадзэн нартос Дустунос стэк ньюар…
От саркофага донеслись шорохи, потом легкое постукивание. Ученые переглянулись, а у Корсакова, продолжавшего чтение, прорезалась нелепая догадка, что это кости мертвеца укладываются в правильный скелет. Увы! На сей раз неисправный третьекурсник угадал: на краю каменного ящика показалась кисть костяной руки…
Как только верхняя часть огромного скелета поднялась над саркофагом, академик Басов, пробормотав что-то вроде «Ретирада не славна, да пожиточна», устремился к выходу из зала. Никитин бросился вслед за ним, прокричав прежде:
— Замолчите, недоумок! Вы же читаете заклинание, мать вашу! Недоумок и замолчал. Машинально сунул он пергамен во внутренний карман студенческого мундира и, разинув рот, наблюдал, как на пятнистый череп и грязные кости скелета наплывает как бы цветная дымка, и тогда можно различить в ней горящие зеленые глаза и узенькие рыжие усы на желтом лице, а ниже — могучее смуглое тело. Однако скелет покрывался призрачной плотью всего на несколько секунд, а затем кости снова обнажались.