В начале июля позвонил по телефону Плотников. Отец взял трубку, долго слушал, потом сказал:
– Слушаю. Буду готовиться. Неделю вы мне даете?
Хорошо. Спасибо. Всего лучшего. – И повесил трубку.
Он подошел к столу, за которым до разговора записывал результат очередного впрыскивания, и вновь взялся за свои записи, не обращая внимания на любопытные взгляды ассистентов. Кончив записывать, он аккуратно приложил промокательную бумагу, прогладил ее рукой, закрыл тетрадь и сказал:
– Нашу лабораторию эвакуируют. Надо собираться.
Он замолчал и обвел всех глазами, как будто спрашивая, нет ли возражений. Ассистенты молчали. Молчала и я.
Страх и мрачные предчувствия томили меня.
Наш эшелон отправлялся через шесть дней, во вторник.
В понедельник мы должны были грузиться. Четыре дня до понедельника нам оставались на то, чтобы упаковать самое необходимое, без чего мы не могли бы продолжать работу в Москве.
Мы разделились. Якимов и Вертоградский укладывали в ящики бумаги, пробирки с пробами, стеклышки с мазками. Ясно было, что увезти всех подопытных крыс невозможно. Решено было взять только нескольких, уже находившихся под наблюдением.
Мы с отцом продолжали работу. Отец не хотел терять ни одного дня. До вечера воскресенья мы с ним делали впрыскивания, брали пробы, заканчивали анализы. Якимов и Вертоградский, пыльные и замученные, отбирали нужные записи, набивали ящики, стучали молотками. Было условлено, что машины за нами придут в понедельник утром. Очень трудно упаковать все нужное, ничего не забыть, ничего не упустить. Ассистентам предстояло работать целую ночь. Мы с отцом тоже собирались не спать до утра.
Был важен каждый лишний анализ. А часов в девять вечера прибежала наша уборщица Нюша, перепуганная до смерти.
Она рассказала, что очередной эшелон с эвакуированными вернулся, потому что железная дорога перерезана. Толпа двинулась по шоссе и тоже вернулась. Шоссе уже обстреливала немецкая артиллерия. Где-то близко, в лесу, громыхали фашистские танки.
Отец сразу позвонил Плотникову. Долго телефон был занят. Наконец соединили.
– Товарищ Плотников, – сказал отец, – до меня дошли нехорошие слухи. Они верны?… – Он помолчал, пока
Плотников говорил, потом сказал: – Хорошо, спасибо, – и повесил трубку.
Якимов, Вертоградский и я смотрели на отца и ждали, что он скажет. Но он молча подошел к столу, сел и закурил папиросу.
Я не выдержала.
– Ну? – спросила я.
– Нюша сказала правду, – ответил отец. – Железная дорога и шоссе перерезаны. Мы окружены.