Глава тридцать седьмая
– Расскажите, – говорит председательствующий, – что вам известно по делу?
Никитушкин молчит. Мертвая тишина в зале. Председательствующий не торопит. Он сам здешний старожил, помнит Никитушкина чуть ли не с детства и знает про него много историй. Знает историю о том, как строился новый завод. Молодой инженер Никитушкин настаивал на коренных переделках проекта, принятого государственной комиссией. Сколько было шума в городе, как возмущались наглым мальчишкой почтенные, опытные инженеры. А
наглый мальчишка, никому ничего не сказав, сел в поезд с одним портфелем и поехал в Москву. Все знают, что он пробился к Орджоникидзе, хотя никто не знает как. Вероятно, перед его убежденностью и упорством оказались бессильны секретари. Серго попросил его уложиться в десять минут. Они просидели до глубокой ночи. Серго сам его не отпускал. На следующий день комиссия, состоявшая из крупных ученых, выехала в Энск. Проект был пересмотрен. Серго хотел назначить Никитушкина главным инженером. Никитушкин отказался. «Не созрел, товарищ
Орджоникидзе, – сказал он, – разрешите поработать в цеху». Панкратов помнит, как во время войны Никитушкин неделями не выходил с завода. Когда налаживалась штамповка танковых башен – дело в то время новое, не подтвержденное опытом, – сколько упорства, изобретательности, воли вложил в это Никитушкин. Когда дело пошло, он сутки проспал в кабинете директора на диване.
Директор уж стал волноваться, вызвал врача. Врач сказал:
«Пусть спит – сильное переутомление».
Еще год назад Панкратов видел Никитушкина на городском активе. Подумал тогда, что старику, наверное, семьдесят, а больше шестидесяти не дашь. Сейчас Никитушкину не дашь меньше восьмидесяти.
Панкратов задумался и пропустил первую фразу потерпевшего.
– Анна Тимофеевна, – говорит старик дрожащим голосом, – меня попросила выйти, в саду посидеть. Окно было открыто. Я слышал, они разговаривали, но о чем – не слышал. А когда Клятов работу кончил и уходил, мы с ним простились.
Старик говорит не очень разборчиво, но медленно.
Секретарше не трудно его записывать. Теперь, когда она привыкла к его голосу, она разбирает каждое слово. В зале так тихо, будто, кроме Никитушкина, и нет никого.
Старик продолжает рассказ. Он переходит к страшной ночи седьмого сентября:
– Как раз часы пробили двенадцать. У нас часы с боем.
Они точные. Мы их каждый день по радио проверяем. И
вдруг звонок в дверь. Анна Тимофеевна говорит: наверное, телеграмма. Мы ждали от сына телеграмму о выезде. Ты, говорит, лежи, я открою. Надела халат и пошла. Вот (долгая пауза)… больше я ее (долгая пауза)… живой и не видел.
Бесконечно тянется пауза. Панкратов не торопит. У
него у самого сжимается сердце от жалости к старику. Со скамей для публики видно, как вздрагивают у старика плечи. Он не может сдержаться. Сын подходит к нему, гладит его по плечу, что-то шепчет на ухо.
– Да, да, да, – говорит старик, – сейчас, сейчас.
ebooksa