— После отъезда?
— Что, после отъезда?
— После отъезда, говорю, передадите?
— Ну, да.
И уже у дверей, прощаясь с Завулиным, Румянцев сказал, весь сияя:
— А ведь дочка-то моя, теоретически, добилась оранжевой ленточки. Практически она ее получить не могла, так как это движение педагоги нонче отменили. С моей точки зрения, они не правы, но я, как видите, человек односторонний.
Вдруг одно совершенно неожиданное соображение осенило Сергея Сергеича.
— Иван Валентинович!.. – пробормотал он смущенно. –
Я сваливаю вам в беспорядке... загромождаю вашу голову вопросами. .
— Пожалуйста, пожалуйста, голубчик Сергей Сергеич!
— Известно вам зарождение рассказа о четырех, умерших со счастливыми лицами?.
— А, на мысе Нох? Ну как же! Для меня там все прозрачно. Во-первых, никакого счастья у них на лицах не было. Но из этого, конечно, не значит, что они умерли недостойно. Заметил я у них на лице очевидное пренебрежение к смерти, русское, удалое. А счастья – нет. Ибо мы понимаем, а они тоже понимали, смерть – люта и лиха..
— Это совпадает с моими мыслями. . – поспешно сказал
Сергей Сергеич.
— Теперь относительно сущности рассказа. Боюсь, что это я заготовил доски, из которых досужее воображение
Афанасьева сколотило бочку легенды и пустило ее по бес-
конечному океану. В те минуты я был наполнен думами о своей громоздкой и безнадежной любви. Я высказал Афанасьеву, что, мол, эти четверо, тоже, может быть, подхваченные безнадежным смерчем любви, тем не менее умерли счастливыми и, мол, может быть, и мне предстоит подобное. . Мысли ваши, как вещи под залог, рекомендуется отдавать надежному человеку. Афанасьев – прекрасная личность, но воображение его жгучее, будто крапива. А
что, разве легенда о четырех и по сие время ходит?
— Уже умерла. Да и не жалко. Хлам, пустословие.
Сергей Сергеич преувеличивал. Ему немножечко жалко было исчезнувшую «оранжевую легенду». Стараясь заглушить в себе это чувство, он спросил: