Пасмурный лист

22
18
20
22
24
26
28
30

— После отъезда?

— Что, после отъезда?

— После отъезда, говорю, передадите?

— Ну, да.

И уже у дверей, прощаясь с Завулиным, Румянцев сказал, весь сияя:

— А ведь дочка-то моя, теоретически, добилась оранжевой ленточки. Практически она ее получить не могла, так как это движение педагоги нонче отменили. С моей точки зрения, они не правы, но я, как видите, человек односторонний.

Вдруг одно совершенно неожиданное соображение осенило Сергея Сергеича.

— Иван Валентинович!.. – пробормотал он смущенно. –

Я сваливаю вам в беспорядке... загромождаю вашу голову вопросами. .

— Пожалуйста, пожалуйста, голубчик Сергей Сергеич!

— Известно вам зарождение рассказа о четырех, умерших со счастливыми лицами?.

— А, на мысе Нох? Ну как же! Для меня там все прозрачно. Во-первых, никакого счастья у них на лицах не было. Но из этого, конечно, не значит, что они умерли недостойно. Заметил я у них на лице очевидное пренебрежение к смерти, русское, удалое. А счастья – нет. Ибо мы понимаем, а они тоже понимали, смерть – люта и лиха..

— Это совпадает с моими мыслями. . – поспешно сказал

Сергей Сергеич.

— Теперь относительно сущности рассказа. Боюсь, что это я заготовил доски, из которых досужее воображение

Афанасьева сколотило бочку легенды и пустило ее по бес-

конечному океану. В те минуты я был наполнен думами о своей громоздкой и безнадежной любви. Я высказал Афанасьеву, что, мол, эти четверо, тоже, может быть, подхваченные безнадежным смерчем любви, тем не менее умерли счастливыми и, мол, может быть, и мне предстоит подобное. . Мысли ваши, как вещи под залог, рекомендуется отдавать надежному человеку. Афанасьев – прекрасная личность, но воображение его жгучее, будто крапива. А

что, разве легенда о четырех и по сие время ходит?

— Уже умерла. Да и не жалко. Хлам, пустословие.

Сергей Сергеич преувеличивал. Ему немножечко жалко было исчезнувшую «оранжевую легенду». Стараясь заглушить в себе это чувство, он спросил: