Бунин прижил с нею ребенка. Много лет спустя этого ребенка и мать взяли в семью помещика, – все же мать должна была стоя выслушивать приказания барыни. И сын этой турчанки, лицо которой всегда казалось иззябшим, стоя выслушивал приказания жизни:
Считаю ль радости минувшего – как мало!
Нет! Счастье к бытию меня не приучало;
Мой юношеский цвет без запаха отцвел...
Вспоминается ему пугливый и тревожный дом Протасовых в Белёве. Поседелые от пыли и равнодушные окна, за которыми даже лазурь неба кажется серой; и мечтательная Маша Протасова с росистыми, мерцающими глазами. Он преподает ей русский язык – такой луннонежной и ласковой. В 1812 он у Е. А. Протасовой – крутой и незыблемой женщины с мрачными буклями над кремнистым и презрительным лбом просит руки старшей дочери
Маши. Гордо сжав губы, ему отказывают. Он уезжает в
Москву. Ополчение, «Певец во стане...» и жаркий тиф, от которого остались в памяти трепещущие коралловые пятна далеких островов в неизвестном море. . Еще раз он просит руки Маши. Еще раз ему отказывают.. Маша выходит за профессора Мейера, а любовь по-прежнему наполняет
его, так что никакие тряски дорог, никакие придворные ступени – а он поднимался по лестнице дворцов не только
России, но и всей Европы, – не вытеснили его любви.
...Он услышал тягучий голос кучера:
— Василий Андреич, прикажешь у кустов ждать али на дорогу выехать да стегануть, покамест войско-то не догнало? Вон их сколько! Ведь их пропускать – к утру в Можайске не будешь!
На западе в сизоватых тенях вечера колебалось теплое и пурпурное облако пыли. Слышался мерный шаг пехоты.
Трепетно скользил беглый блеск штыков.
Обрывисто замирала песня, будто и в этом поле тесно ей, беспредельной, самозабвенной, русской. . Василию
Андреевичу приятно было ощущать рукой узорчатую ветвь кустарника, смотреть на стадо, в зыбкой голубоватозеленоватой дымке поднимающееся по косогору, приятно было чувствовать себя сумрачным, седым и таинственно тоскующим. Он хотел сказать: «Постоим, пропустим войско», – да не успел. Он вздрогнул от раздавшегося возле самого плеча женского голоса:
— Барин, батюшка! А то не тучковский полк идет?
— Какой – тучковский? Нет в армии такого!
В мохнатом малиновом луче заходящего солнца он разглядел в кустах старуху, одетую в длинный крестьянский зипун с широкого, должно быть, чужого плеча, сильно потрепанный по краям. Старуха, стоя спиной к солнцу, торопливо запахивала рваные полы, за спиной ее колыхалась котомка. Голос у нее был испуганный, молящий, а лицо с крылатыми седыми бровями являло следы былой красоты. Надо полагать, то была богомолка, кото-
рой до гробовой доски ходить по монастырям да купеческим прихожим. . Не нравились эти серые лица Василию
Андреевичу.
ebooksa