Мистер Хаукинс поздравил с прибытием Хоббса, Виклея и Бернса, плававших на «Джеймсе Куке» уже много лет. Что же до Джима, то его он расцеловал в обе щеки.
— У меня хорошие новости от твоей мамы, — сказал мистер Хаукинс, — и она надеется, что капитан тобой доволен.
— Полностью, — объявил Джибсон.
— Спасибо большое, мистер Хаукинс, — сказал Джим, — вы мне доставили такое удовольствие!
Поговорив с Хоббсом, Бернсом и Виклеем об их семьях, которые остались в Хобарте, коммерсант обратился к Вэну Моду, которого знал меньше других, ибо для Мода это было первое плавание на борту «Джеймса Кука». С новичками — вид их произвел на него не лучшее впечатление, чем на Джибсона, — он просто поздоровался.
Час спустя капитан объявил, что бриг выйдет в море завтра на рассвете и, прежде чем отправиться в город, спросил боцмана, не хочет ли тот сойти на берег.
— Нет, капитан, ответил Флиг Балт. — Предпочитаю оставаться на борту, это благоразумнее. И следить за людьми.
— Вы правы, Балт, — сказал Джибсон. Только не забудьте послать за продовольствием.
Все было решено. Судовладелец и капитан с сыном сели в лодку и направились к берегу. В конторе к ним присоединился мистер Балфур, и все пошли завтракать. За завтраком все сошлись на том, что до сего времени путешествие «Джеймса Кука» было удачным и приносило большие доходы.
Большое каботажное плавание стремительно развивалось в этой части Тихого океана. Тот факт, что Германия завладела архипелагами, соседними с Новой Гвинеей, открывал новые возможности. Не случайно поэтому, что мистер Хаукинс завязал новые деловые отношения с мистером Зигером с Новой Ирландии, который сейчас находился на Новом Мекленбурге. Контора, которую он основал в Веллингтоне, должна была поддерживать контакты усилиями Балфура и Ната Джибсона.
После завтрака мистер Джибсон намеревался проверить, как идет загрузка провианта — мясных консервов, дичи, муки, сухих овощей, сыров, пива, джина, черри[50], кофе, благовоний.
— Отец, тебе не выйти отсюда, пока я не сделаю твой портрет!
— Как… опять! — воскликнул капитан.
— Вот так, друг мой, — заметил Хаукинс, — мы оба теперь одержимы демоном фотографии и не даем пощады людям, пока они не предстанут перед нашим объективом! Итак, подчинись добровольно!
— Но у меня уже есть два или три портрета в Хобарте!
— Видишь ли, отец, ведь портрет — как рыба, хорош, пока свеж… Подумай сам, теперь тебе на десять месяцев больше, чем во время отъезда из Хобарта. И я уверен, что сейчас ты не похож на ту фотографию, что висит над камином в твоей комнате.
— Нат совершенно прав, — рассмеялся Хаукинс. — Я тебя едва узнал сегодня утром!
— Ладно, дитя мое, я готов к самопожертвованию…
— И какой ты собираешься принять вид, — не унимался судовладелец, — отъезжающего или прибывающего? Встанешь в позу командира: вытянутая к горизонту рука, в руке секстан[51] или подзорная труба; поза самого главного, после Бога, на корабле!
— Как скажешь, Хаукинс…