— Ты когда собираешься сменить Мориса на вахте?
— В десять.
— Ладно, а я заступлю с двух ночи.
— Договорились. Пока же лучше всего пойти спать.
— Да, Фелипе, по койкам!
Собеседники повернули к маяку, прошли через калитку в ограде и скрылись за дверью домика рядом с башней.
Дежурство прошло спокойно. Когда начало светать, Васкес погасил прожектор.
На Тихом океане приливы обычно незначительны, особенно у берегов Америки и Азии, а в Атлантике наоборот[117] — идут мощной волной, что чувствуется даже вблизи Магелланова пролива[118].
В тот день отлив начинался в шесть часов утра, и, чтобы утром сняться с якоря, к рассвету следовало полностью подготовиться к плаванию.
Но за ночь работы не удалось закончить, и капитан решил отложить выход в море до вечернего отлива[119].
Пароход военно-морского флота Аргентинской Республики, водоизмещением[120] в двести тонн, мощностью в сто шестьдесят лошадиных сил, с экипажем почти в пятьдесят человек, не считая капитана и его помощника, назывался «Санта-Фе». В те времена еще не знали быстроходных крейсеров, торпедоносцев и скорости в девять узлов[121] вполне хватало для патрулирования берегов Патагонии и Огненной Земли, где плавали только рыбаки на своих суденышках. В тот раз «Санта-Фе» получил особое задание: доставить к самому проливу Ле-Мера[122] рабочих и материалы для возведения маяка. Проект принадлежал одному инженеру из Буэнос-Айреса.
Капитану поручили проследить за ходом работ и дождаться их завершения.
Последние три недели «Санта-Фе» простоял в бухте Эльгор, и теперь, когда выгрузка съестных припасов для Васкеса и его товарищей закончилась и капитан Лафайате убедился, что у смотрителей будет все необходимое, предстояло забрать рабочих и уйти с острова Штатов. Если бы не вышло задержки со строительством, «Санта-Фе» еще месяц назад вернулся бы в порт приписки.
Все это время судно спокойно стояло на якоре в глубине бухты Эльгор, надежно защищенное ее берегами от всех ветров. Опасность поджидала корабль в открытом море. Правда, весна прошла без особых бурь, и хотелось надеяться, что лето на Магеллановом архипелаге[123] тоже сжалится над моряками и ограничится короткими шквалами.
Пробило семь утра. Капитан Лафайате с помощником Рьегалем вышли из своих кают.
Матросы заканчивали уборку, гоня швабрами по палубе воду, которая сливалась в море через шпигаты[124]. Боцман в последний раз проверял, все ли в порядке, готов ли корабль к отплытию. Сниматься с якоря собирались не раньше полудня, но паруса уже расчехлили, а вентиляционные трубы, медные части нактоуза[125] и решетки были начищены до блеска, большую шлюпку с утра подняли на борт и закрепили на месте, а малую пока, на всякий случай, оставили на плаву.
Взошло солнце, и над судном взвился флаг. Вскоре склянки[126] на баке[2] пробили восемь раз, и новая смена заступила на вахту.
После завтрака офицеры вернулись на полуют. Ветер дул с берега, небо почти совсем очистилось от облаков.
Капитан решил отправиться на берег. Прежде чем уйти из бухты, ему хотелось еще раз обойти маяк с пристройками, проверить работу аппаратуры. Шлюпка причалила, прибывшие сошли на берег.
На сердце у офицеров было тревожно: беспокоила судьба людей, которых приходилось надолго оставлять на этом диком острове.