Хозяин собирался поделиться с ним не радостью, а беспокойством. У «родственной души» на этот счет не было никаких сомнений: ее не могли обмануть гневно торчащие усы друга, его странно блестевшие глаза, косящие от ярости.
Капитан, теребя концы усов, переводил мрачный взгляд от шлюпбалки[26] на угольный тендер и с угольного тендера снова на шлюпбалку. После чего яростно сплюнул в море, топнул ногой и, уставившись на Артимона, негодующе заявил:
— Подумать только, какая недобросовестность, а, сэр!
Артимон огорченно опустил голову.
— А если вдруг погода устроит какую-нибудь каверзу, а?
Капитан помолчал и закончил, потирая свой злополучный нос:
— Вот будет история, а, мистер...
Так как эти сеансы откровений длились обычно недолго, Артимон счел, что на этот раз все сказано, и пошевелился. Но голос хозяина пригвоздил его к месту. Капитан насмешливо цитировал выдержки из рекламного проспекта:
— «Комфортабельный пароход». Ха, ха, ха! «Две тысячи пятьсот тонн водоизмещения». Ну и ну!
В двух шагах от него раздался глухой голос:
— Мерзкая посудина, хозяин!
Капитан проигнорировал эту прервавшую его размышления реплику.
— А три тысячи лошадиных сил? — продолжал он. — Проклятый хвастун!
— Маленьких лошадок, хозяин, три тысячи пони-сил,— продолжал тот же голос.
На этот раз капитан соблаговолил услышать собеседника. Метнув на него сердитый взгляд, он удалился. А четвероногий конфидент[27], снова превратившись в обычного пса, потрусил за ним.
Саундерс — именно ему принадлежали эти нескромные комментарии,— глядя на удаляющегося капитана, невероятно развеселился. Это веселье проявлялось необычно, сопровождаясь скрипом и судорогами во всех его суставах.
После завтрака пассажиры высыпали на верхнюю палубу: некоторые наслаждались прогулкой, другие сидели, объединившись в компании.
Одна из таких компаний привлекла внимание Робера. Довольно далеко от него на палубе сидели три пассажира, мужчина и две дамы. В женщине, читающей последний номер «Таймс», он узнал вчерашнюю прекрасную незнакомку, свою соседку по каюте.
Она была, очевидно, замужем или вдова двадцати двух — двадцати трех лет. Он не ошибся накануне, сочтя ее очаровательной. Утреннее солнце так же выгодно подчеркивало ее красоту, как и вчерашний вечерний свет.
Ее спутницей была молодая девушка лет девятнадцати — двадцати, судя по очевидному сходству, сестра.
ebooksa