«И я так считаю,— подумал Жюэль,— дядя должен смириться перед неизбежностью».
Но проповедь все не кончалась, и не похоже, что запас красноречия у пастора когда-нибудь иссякнет. Дядюшка Антифер и банкир были в нетерпении. Саук кусал свои усы. Нотариуса, после того как он сошел с палубы, ничто уже не волновало. Жильдас Трегомен, склонив голову набок, навострив уши и открыв рот, старался уловить хоть несколько знакомых слов. И все обращали вопросительные взгляды на молодого капитана, как бы спрашивая:
«О чем может так долго и с таким пылом разглагольствовать этот проклятый пастор?»,^г^,
В ту минуту, когда им показалось, что проповедь подходит к концу, все началось сначала.
— Это просто невозможно! О чем он говорит, Жюэль? — возмутился дядюшка Антифер, вызвав дружное шиканье слушателей.
— Я скажу вам потом, дядя.
— Если бы этот невыносимый болтун только подозревал, какие я принес ему новости, он бы живо сошел с кафедры, чтобы с нами побеседовать!
— Гм!… Гм!…— произнес Жюэль таким странным тоном, что дядюшка Антифер грозно нахмурился.
Однако все на свете кончается, даже проповедь пастора Свободной шотландской церкви. Преподобный Тиркомель дошел до заключительной части своей вдохновенной речи. Его дыхание стало прерывистым, жесты — беспорядочными, метафоры — более смелыми, предостережения — более грозными. И наконец, как удар дубины, обрушился на аудиторию его последний сокрушительный выпад против обладателей презренного металла, сопровождавшийся категорическим повелением — бросить золото в раскаленную печь, дабы не угодить самим в адское пекло на том свете! Затем в порыве крайнего возбуждения, сделав намек на название церкви, под сводами которой гулко перекатывались его речи, он воскликнул:
— И подобно тому как в прежние времена на этом месте было судилище, где пробивали гвоздями уши лукавым нотариусам и другим нечестивцам, так и в день последнего суда вас будут судить без всякого милосердия, и под тяжестью вашего золота чаша весов опустится в бездны ада!…
Закончив проповедь такой страшной угрозой, преподобный Тиркомель сделал прощальный и одновременно благословляющий жест, после чего мгновенно исчез.
Дядюшка Антифер, Замбуко и Саук решили ждать его у выхода из церкви, перехватить на ходу и получить нужные сведения тут же, на месте. Да и могли ли они выдержать до утра, прождать еще семь или восемь часов?… Вынести муки любопытства, которые терзали бы их в продолжение всей ночи? Нет, они бросились к центральному выходу на паперть[432], бесцеремонно расталкивая верующих, возмущенных грубостью, особенно неприличной в подобном месте!
Жильдас Трегомен, Жюэль и нотариус следовали за ними спокойно и чинно. Но, видно, преподобный Тиркомель, желая ускользнуть от неизбежной овации — единственного, впрочем, результата его проповеди о презрении к земным богатствам,— вышел из бокового придела церкви Престола Господня.
Тщетно Пьер-Серван-Мало и его спутники ждали Тиркомеля на паперти, искали в толпе прихожан, спрашивали о нем то того, то другого… Проповедник оставил в толпе не больший след, чем рыба в воде или птица — в воздухе.
Все были раздражены и раздосадованы: казалось, какой-то злой дух вырвал у них внезапно желанную добычу!
— Ну что ж!… Семнадцать, Норс-Бридж-стрит! — решил дядюшка Антифер.
— Но, дядя…
— И прежде чем он ляжет спать, мы сумеем вырвать у него…— добавил банкир.
— Но, господин Замбуко…
— Без возражений, Жюэль!